К слову, с «южной» башней, правда уже реальной, меня связывает воспоминание о прекурьёзном эпизоде, произошедшем в первый же вечер по приезде в имение.
Читателя, если конечно эти записи когда-нибудь увидят свет, возможно, удивит то, что не смотря на крушение всех моих амбициозных планов, да что там – крушение, катастрофу, постигшую меня в замке, я не потерял охоту опять возвращаться туда вместе со своими персонажами. Но думаю, тому причина – добросовестность учёного. Ведь, даже сочиняя романтическую повесть, я по- возможности, придерживался фактов.
Итак – башня. Было не очень поздно. Я оторвался от дневника, в задумчивости глядя в окно на кроны деревьев, уже слившихся в плотную, словно придвинувшуюся к древним стенам толпу, когда моё внимание привлёк, негромкий, но явно не вязавшийся с привычными ночными шорохами, звук. Так и есть! Где-то наверху, мерно поскрипывали половицы. Вот шаги прекратились. Я замер, в саду зашептал ветер, вдалеке залаяла собака и снова всё смолкло. Прошло минуты две. Неужели почудилось? Сообразив, что моя спальня расположена в верхнем ярусе покоев, и выше – только чердак с его бесконечным голубиным воркованием, тонущем в чёрных рёбрах стропил, я предположил было, что так стонут старые, терзаемые жучком перекрытия, вспоминая возможно лучшие дни, которые… Тсс! Лёгкое шуршание послышалось снова, на этот раз, за стеной, отделяющей комнату от узкого коридора. Быстро погасив лампу и пробежав на цыпочках по холодному полу, я тихонько приоткрыл дверь, отчётливо разглядев метрах в четырёх удаляющуюся девичью фигурку. Одетая в длинную, полупрозрачную распашонку, незнакомка уверенно двигалась по неосвещённому проходу. Вот уже глаза различают одну только её рубашку. Ещё мгновение и светлое пятно поглотил мрак и если бы не тонкий аромат шафрана, разлившийся повсюду, возможно я принял бы это за сон. Теперь то, что в кабинете моего профессора вызвало улыбку, отнюдь не представлялось чем-то нереальным. Странствующие по воздуху рыцари и гномы; являющиеся из вод утопленницы; и зачарованные красавицы – герои сказаний и кинолент моментально пронеслись в моём сознании. Нет, исключено! Это верно, маленькая Трудхен ходит во сне. Мне доводилось читать о подобных случаях, у школьниц, на зыбкой возрастной грани между ребёнком и девушкой. Не могу сказать, что толкнуло меня вперёд, желание проверить свою догадку или простое любопытство, но, позабыв обо всём, я беззвучно проскользнул в коридор и в двух десятках шагов, заметил слабый, как показалось мне тогда – призрачный свет, пробивающийся из-под двери угловой башни. Почти не дыша, с колотящимся сердцем, я прильнул к замочной скважине.
В просторном, без особой отделки, помещении, у окна, склонившись над чугунным умывальником, стояла маленькая Трудхен, энергично водя зубной щёткой за щекой. Никакой плавности движений, никакой прозрачной накидки. На девочке были только трусики и без одежды она смотрелась совсем худышкой, зато её распущенные, откинутые на спину, волосы, спадали гибкими волнами и я, невольно, залюбовался их каштановым великолепием, когда позади раздался строгий, с деревянными нотами, голос:
– Что вы ищете, молодой человек, в чужой спальне?! – пожилая кухарка, в ночном халате, буравила меня негодующим взором. Оставалось лишь принести извинения и откланяться.
– Ещё один лунатик, – сердито бросила старуха вдогонку и эта странная фраза окончательно сбила меня с толку. Поскольку, девочка- сомнамбула, прошедшая мимо по коридору, очевидно была не Трудхен, я заключил, что в замке живёт её сестра, либо какая-то сверстница. Кто бы мог подумать, что персона, упомянутая поварихой – лысый управляющий, имевший слабость следить за окном женской уборной из противоположной, «дальней» башни (всего их было – четыре по углам п-образного здания, но из пары задних, «дальней» именовалась только левая, в торце спального корпуса). И так как, застав меня на месте «преступления», старая ведьма не сочла необходимым делать из этого тайну, то, узнав о моих «наклонностях», папаша Штер поспешил с выводом, что обрёл в лице нового жильца родственную душу, чем отчасти и объяснялось его тёплое ко мне отношение. И непонятное приглашение пользоваться, висевшим на гвозде в людской, цейсовским биноклем «когда пожелаю». Ведь в тот момент, ничего этого я ещё не знал.
Вообще, меня всегда считали лежебокой. В тесном дортуаре университетского общежития моя кровать располагалась у самого окна и, особенно весной, проснувшись от яркого света, задолго до удара колокола, я зажмурившись по полчаса оставался без движения в надежде, что какое-нибудь облако, избавит меня от слепящих солнечных лучей.
Я открыл глаза и, не поворачивая головы к хронометру, пытался угадать который сейчас час. Вдали весело распевали птицы. Прохладный ветерок покачивал занавески, наполняя комнату запахами сада, навевал дремоту и я почти поддался ей, но среди щебетанья и утренних шорохов послышался неторопливый звук шагов. Кто-то, шаркая проследовал через двор к воротам. Стукнул засов и, прошелестев по гравию шинами, совсем рядом остановился автомобиль.
Кто бы это мог быть? А, если!.. Мне сразу вспомнился разговор с профессором: «…там собиралась погостить одна особа, Эва Ангальт. Романистка, с несколько сомнительной репутацией мастера, кхм… – подбирая верное слово, деликатный старикан поправил цепочку на жилете, – натуралистических описаний. Своей карьерой она обязана издателю-барону, который, поговаривают, видит в ней Гитона. Но, это уже сплетни, а нас историков должны интересовать исключительно факты…»
Я моментально поднялся на локте. Стрелки показывали без четверти восемь. Нет, она не приедет в такую рань. Хотя… Наскоро умывшись и сбежав вниз, я увидел у порога обшарпанный, проржавевший фургон, а рядом невысокого грузного господина с красным лицом, беседовавшего с папашей Штером и женщину, со скучающим видом, привалившуюся к автомобилю. Полненькая, симпатичная, но явно не столичная знаменитость… Теперь, когда любопытство моё было удовлетворено, я подумал, что самое время улизнуть, не дожидаясь приглашения к столу. Говоря по чести, ночное приключение отбило мне всякую охоту встречаться с кухаркой. Но управляющий окликнул меня.
Отрекомендовав «молодого, но подающего большие надежды учёного» фермеру Лоренсу и его жене Марте, папаша Штер подозрительно быстро ретировался, а крестьянин, едва коснувшись местных красот и исторических памятников, как-то ловко съехал к рыбалке, уже минут через пять, говоря о нашем совместном походе на щуку, словно о деле решённом:
– …непременно, непременно!
Бросив мне сочувствующий взгляд, в котором, впрочем, без труда читалось: «попался голубчик!», в разговор вмешалась женщина.
– Так-таки «непременно»? – в её высоком и чистом голосе прозвучала ирония. – Есть у учёного человека время с удочкой сидеть. Да и ты, кажется, едешь в город?
– Это всего пара дней, – парировал зануда.
– А говорил «неделя», Клаус?
Чего доброго, господин Лоренс и вовсе отказался бы от намеченной поездки, но тут меня позвали завтракать. К слову, из-за кухарки беспокоился я зря. Стол накрывала крошка Трудхен и пусть в её глазах загорались порой лукавые искорки, она не прыснула, наливая в чашку кофе, таким образом, мой костюм остался сухим, за что я и был ей благодарен. А вообще, досадное недоразумение уже отошло на второй план и глядя на девочку я с затаённой радостью думал о её матери, о том, как ловко та дала мне понять, что ночью мужа не будет дома.
Да, именно так всё и начиналось. Я как сейчас вижу фрау Марту в то моё первое утро в поместье. Внешне она походила на румяную булочницу с нашей улицы, к которой мы – окрестные мальчишки бегали за сладостями. Помню, в её лавке витал сказочный аромат марципана и ванили…
Потянув, как в детстве, носом и сразу почувствовав голод, я поднялся и пройдя в крошечное кафе по соседству, устроился за дальним столиком с чашкой эспрессо и какими-то крендельками. Кроме меня, посетителей в зале не оказалось и это было кстати. Вкус сдобы опять вернул мои мысли к фрау Лоренс, к её яблочным пирогам, которыми она, с материнской заботой, снабжала меня в передачах и при редких свиданиях. Назвав её опеку «материнской», я не оговорился, хотя разница между нами, ограничивалась какими-нибудь десятью годами. Фрау Марта с первого дня взяла в отношении меня некий насмешливо-покровительственный тон, ошибочно принятый мной за кокетство…
