видел на кухне ни фазанов, ни перепелов и объяснял это тем, что управляющий был близорук как крот). Мы молча пересекли луг, углубились в лес и скоро оказались у озера. Я уже открыл рот, но папаша Штер подал знак соблюдать тишину и пригнувшись прокрался вдоль берега к маленькому шалашу (низенькому двускатному навесу под густой ракитой). Мы забрались внутрь и упали на подстилку из веток. Торцом шалаш выходил на водную гладь, где я с удивлением заметил двух купающихся. Кто эти двое понять было трудно, всё-таки мы находились достаточно далеко. Но вот неизвестные поплыли к отмели, управляющий заёрзал, передал мне бинокль и я увидел Трудхен так, словно та стояла в шаге от меня. Девочка уже выбралась на мелководье, но ступала осторожно, балансируя руками, наверное, дно водоёма было неровным. Своей изломанной позой она напоминала юную гимнастку Пикассо. Следом, на отмель, тяжело хватаясь за торчавшую из воды траву, вылезла стряпуха, представ подле девочки живой аллегорией разрушительного бега времени. Как-то само напрашивалось противопоставление обрюзгшего тела женщины – стройной как тростинка Трудхен. Дряблого бюста первой и крошечных острых грудок другой. Рыхлого, широкого зада, бесформенных коленей и словно накрытого куском намокшей овчины, лобка поварихи – длинным ножкам девочки, её пока округлому животу и трогательной в свой детскости вертикальной складочки под ним, которую ещё не прятали, а скорее оттеняли тёмноватые завитки...
Сравнение можно было бы продолжить, но управляющий отобрал у меня бинокль. Плотоядно, не отрываясь, он следил за тем, как купальщицы распускают собранные узлом на затылке волосы и одеваются.
– Какова?!
– Мне хотелось бы иметь такую сестрёнку, – искренне ответил я, но Штер воззрился на меня как на умалишённого. Стало ясно – речь шла не о Трудхен и чтобы заполнить неловкую паузу, я задал старику вопрос о двустволке.
Оказалось, что наслышанные о его невинной слабости, сельские мальчишки ряженные в платки и платья наведываются на дальний берег (где случается плещутся местные крестьянки). Долго жеманясь, пробуют воду, потом будто раздеваясь, стоя спиной к озеру, поднимают юбки и когда цейсовская оптика начинает плавиться в руках управляющего, с хохотом поворачиваются к нему лицом. В ответ разъярённый старик палит в безобразников из дробовика крупной солью.
Скоро Эва в сопровождении Трудхен проследовала через двор. К обеду она не спустилась и мне стало не по себе. Испорченная рукопись никак не шла из головы и заглянув на кухню я, на всякий случай, поинтересовался у девочки, не знает ли та, где фрейлейн Ангальт. Но, Трудхен, низко наклонившись над своей тарелкой, лишь замотала головой, громко хлюпая супом. В её исчерпывающем ответе мне послышалось с детства знакомое: «Разве я сторож брату моему?» и полон самых чёрных подозрений, я отправился на розыски. Хотя, «розыски» – сильно сказано, если Эва и заблудилась, то уж верно не на лугу перед замком. Я пошёл в парк и не ошибся, у дальнего, заболоченного края озера до меня донеслись слабые крики. Точно определить направление не позволял ветер, дувший со стороны замка, но нехорошая догадка вывела меня к знакомой тропе. И уж совсем рядом со злополучной ямой, словно в подтверждение самых худших моих предположений, я снова услышал срывающийся, взывавший о помощи, голос и бросился вперёд.
– Эва! Бог мой! Фрейлейн Эва…
Романистка стояла по плечи в грязной жиже. Вывороченные кочки по краю ловушки как, впрочем, и руки писательницы красноречиво свидетельствовали о том, что фрейлейн Ангальт пыталась выбраться самостоятельно, однако раскисший грунт свёл все попытки на нет.
– Где эта маленькая дрянь? – едва оказавшись на траве прошипела беллетристка, даже не удосуживаясь уточнить, о ком идёт речь, её обычно спокойные зелёные глаза метали яростные молнии. Эва подобрала с земли сумочку, нервно вытащила мятую красно пачку.
– Но как вы…
– Как я здесь оказалась? Чёрт, мои «Marlboro» отсырели, – женщина ещё и ещё раз сердито щёлкнула зажигалкой. – Бесполезно! Жаль, что вы тоже не курите…
– «Тоже»?
– Я предлагала ей сигарету. Ой, да не пугайтесь, никто и не ждал, что девчонка возьмёт. Просто подросткам важно дать понять, что вы считаете их взрослыми, а уже после, доискиваться первопричин враждебности.
– И, что Трудхен?
– Она не курит… О чём сообщила мне, тоном вдовствующей королевы. Только Эву Ангальт, не так легко пронять. Если меня не съели наши критики, то сопливой девчонке не стоит и пытаться. Главное, начало было положено, кривляка согласилась видеть во мне человека… Вилли, но я не появлюсь в таком виде…
– Тут есть купальня… Вы сможете ополоснуться.
– Уф! Подождите, отдышусь.
– Это близко.
– Хочется верить. Я сломала каблук, счастье, если не переломаю ноги. В общем, полчаса притворства и мне была клятвенно обещана дружба. Не хватало только поцеловаться! Тут, я замечаю, как далеко мы от замка. Однако, крошка заверяет, будто знает короткую дорогу и сворачивает в какой-то бурьян. Я, как дура, следом, а сплошь лопухи в человеческий рост. Мне, наверное, никогда не избавится от этого кошмара, придётся ехать к парикмахеру! – Эва наклонила голову и морщась, вытянула из стриженных волос здоровый репей. – Ангелочек, не переставая, щебечет о рок-н-ролле, о каких-то идиотских грампластинках, потом заявляет, что хочет «пи-пи» и исчезает. Я жду две минуты, пять минут, начинаю звать мерзавку. Ответа нет. Пошла искать, но, как вы, наверное, догадываетесь…
– Трудхен сбежала!
Эва только хмыкнула в ответ.
– Впрочем, я не сделала и пары шагов, как подо мной словно разверзлась земля и я лечу в эту яму… Какой-то идиот выкопал западню прямо на дорожке! Края скользкие, ухватиться не за что. Если б не вы, бултыхалась бы целую вечность.
– Эва, я должен признаться…
– Знаю, мой мальчик, знаю. Оставим признания на вечер, – романистка с такой теплотой взглянула на меня, что я почувствовал себя последним негодяем. – Кстати, Вилли, вы оказались правы, сокровище влюблено не в вас, с чем от души поздравляю! За время прогулки я всё же выяснила это, и теперь, по крайней мере, могу съедать свой завтрак без опасений быть отравленной…
Наконец началась мощёная дорожка и держась за моё плечо, фрейлейн Ангальт сняла испорченные туфли.
– …при всей пакостности натуры, девчонка ещё слишком наивна и когда я рассказала о моей школьной влюбленности, в ответ поделилась своими тайнами. Её предмет действительно какой-то вихрастый оболтус, некий малыш-Ханс с почты. Должно быть, помогает там родителям. Вот повезло бедолаге!
– Да Эва, особенно принимая во внимание, что почтальон Иохан это лысый старик, прозванный «малышом» за свой небольшой рост и ему, наверное, далеко за восемьдесят.
Здесь мы поравнялись с зарослями акации, скрывавшими от нескромных взоров удобный песчаный спуск к озеру. Дама прошла на берег, а я остался ждать в лесу. Хотя, ждать мне особо не пришлось. Думаю, Эва даже не успела зайти в воду – хлопнули два выстрела. Беллетристка вскрикнула и через мгновение, придерживая себя рукой пониже спины, выскочила из кустов, чуть не сбив меня с ног. С другого берега неслась отборная ругань. Папаша Штер (я совершенно забыл про старого дурня) грозил оборвать фрейлейн Ангальт… ну, в общем – её мужские гениталии! если она «ещё хоть раз сунется к купальне».
Наверное, читатель уже имел возможность убедиться – я не суеверен и как человеку науки, мне было бы странно отыскивать тайный смысл небесных явлений. Поэтому, заслышав дальний гром, я подумал, что собирается обещанная синоптиками гроза и только. Люди, жившие в этом замке лет пятьсот назад, острее чувствовали свою связь с природой и без сомнения, распознали бы в низких гулких раскатах, знамение… Но давайте по порядку.
Пожелав управляющему доброй ночи, я покинул людскую и под завывание разгулявшейся непогоды, поднялся к нашей раненой. Фрейлейн Ангальт встретила меня в халате. Глаза её были красны от слёз.
– Эва, милая фрейлейн Эва… – поспешил я к ней. – Всё ещё болит?
Вместо ответа она покачала головой и отвернулась, закрыв лицо руками. Предполагая всевозможные несчастия, я осторожно обнял её за плечи. Конечно, в другой ситуации мой искренний порыв показался бы вольностью, но тогда всё вышло абсолютно естественно. Бедняжка Эва сначала стояла неподвижно, но затем, обернулась и прижавшись ко мне, словно ищущий защиты ребёнок, зашептала едва слышно:
– Случилось ужасное. Вы добрый, славный, но… Нет, я не могу...
Фрейлейн Ангальт замолчала, смутившись, как должно быть смущаются гимназистки перед старичком-доктором. Я настаивал. Убеждал довериться мне, находя всё новые доводы, но она опять покачала головой:
– Я верю вам, мой мальчик. Не верить, означало бы обидеть вас, – и видимо желая переменить тему, спросила. – Вилли, вы знали, что пояс Гертруды защёлкивается?
– Конечно, знал.
– А ключик?
– У меня в столе. Но, вы пытаетесь уйти от ответа…
– Видишь, ты сам виноват. Очень виноват!
Это «ты», да ещё произнесённое таким странным тоном…
– Эва, я...
Женщина не дала мне договорить. Она распахнула пеньюар, показав, худые бёдра, перехваченную золотым обручем талию и узкую, уходящую от пряжки вниз, в мягкую густую тень, где неловко было задерживать взгляд, ажурную сверкающую полосу. Я непроизвольно попятился, но упёрся в кровать и с размаху сел на перину. Странно улыбаясь, Эва медленно приблизилась.
– А раз виноват… – она ласково коснулась пальцами моей щеки, виска, и вдруг, крепко ухватив за волосы на затылке, прижала лицом к узорной металлической сетке пояса. – …тебя надо
