Призрак уходит

напишут об этом критики? Это не будет иметь отношения ни к искусству, ни к правде, ни к анализу сути проступка. Одна щекотка нервов. Будь Лонофф жив, он теперь пожалел бы, что написал хоть слово.

ОНА: Но он умер. А значит, избавлен от сожалений.

ОН: Зато ему будет нанесено оскорбление. Непонятно ради чего морализирующие резонеры, визжащие феминистки и тошнотворно-высокомерная мразь от литературы, объединившись, нанесут ему злобное оскорбление. И куча журналистов, почитающих себя милейшими людьми, объявят, что он совершил тягчайшее преступление на сексуальной почве. Теперь вы над чем смеетесь?

ОНА: Над вашей снисходительностью. Вы понимаете, что без «визжащих феминисток» я и помыслить не могла бы взять такси и через двадцать минут заявиться к вам в номер? Считаете, девушка, воспитанная как я, додумалась бы до такого? Так что вы пользуетесь плодами и президентских выборов, и выпадов феминисток. Джорджа Буша и Бетти Фридан. (Неожиданно начинает говорить жестко, тоном девицы, объясняющейся с клиентом в каком-нибудь фильме.) Слушайте, мне приезжать или нет? Ведь вроде вы хотели этого? Или предпочитаете висеть на телефоне и обсуждать со мной Ричарда Климана?

ОН: Я вам не верю. Не верю тому, что вы говорите о Климане. Что тут еще добавишь?

ОНА: Отлично. Но разве это имеет значение, когда нас ожидают два часа вдвоем? Вы можете верить или не верить. Не верите? Не хотите, чтобы я приезжала? О'кей. Если не верите, но все-таки хотите, чтобы я приехала, тоже годится. Верите и хотите — прекрасно. Только скажите толком, чего вы хотите.

ОН: Интересно, вы, нынешние тридцатилетние женщины, всегда так невозмутимы или только пока есть желание, чтобы игра продолжалась?

ОНА: Ни то, ни другое.

ОН: Значит, это относится только к тридцатилетним женщинам с литературными амбициями?

ОНА: Нет.

ОН: К тридцатилетним женщинам, выросшим в семьях хьюстонских нефтяных магнатов? К суперпривилегированным молодым женщинам?

ОНА: Нет, ко мне. Вы разговариваете со мной.

ОН: Любимая.

ОНА: Просто вас дьявольски ко мне тянет.

ОН: Любимая.

ОНА: Нет, вы не любите. Это выдуманное чувство. Эти слова бессмысленны. Вы представляетесь мне человеком, который рвался к приключениям, сам того не понимая. Он скрылся от жизни на целых одиннадцать лет, отгородился от всего, кроме письма и размышлений, и, замкнувшись в себе, даже и не подозревал о своей жажде. Только вдруг, очутившись снова в большом городе, он обнаруживает, что хочет вернуться в жизнь и что единственный путь туда пролегает через спонтанное, безрассудное… Словом, он отдается во власть несущего его потока. Я разговариваю с нечеловечески дисциплинированным, строго рациональным человеком, утратившим чувство пропорций и рвущимся испытать драму безрассудных желаний. Ведь именно это и означает снова быть в гуще жизни, не так ли? Но на деле это всего лишь фальсификация жизни. Вы знаете, что ваш разум может заговорить в любой миг, а если это случится, жизнь покатится дальше и приведет к колебаниям, из которых и состоит настоящая жизнь. Колебания — наша общая участь. Кроме того, есть и еще одна причина, которая заставляет вас говорить мне «любимая», и заключается она в том, что сейчас вы писатель без книги. Начните новую книгу, погрузитесь в нее с головой, и тогда мы увидим, что станется с вашей любовью к Джейми Логан. Так или этак, но со мной будет покончено.

ОН: Ваша готовность приехать ко мне в отель наводит на мысль, что и с вами не все в порядке. «Моменты безрассудства». Вы сейчас сами их переживаете.

ОНА: Моменты безрассудства, ведущие к безрассудным действиям. Моменты безрассудства, ведущие к опасным решениям. Странно, что вам захотелось сделать на этом упор.

ОН: Уверен, что вы и сами будете напоминать себе об этом по дороге сюда, в такси.

ОНА: Я уже говорила, вы используете преимущество, данное результатами выборов. А в общем вы правы.

ОН: Теневую черту, о которой поведал нам Конрад, пересекают впервые, переходя из детства в зрелость, потом переходя из зрелости во что-то следующее.

ОНА: В безумие. Я скоро буду.

ОН: Хорошо. Поспешите. В безумие. Срывайте одежду и прыгайте в воды затона. (Вешает трубку.) В воду цвета молочного шоколада, полную мертвых деревьев.

(И позволив себе еще один только миг безумия — безумного волнения, — он бросает в дорожную сумку все свои вещи, оставляя лишь непрочитанную рукопись и прочитанные и больше ненужные ему книги Лоноффа. и поспешно, торопясь изо всех сил, выходит. А разве можно, как он любит говорить, не сделать этого? Изображение гаснет. Она в дороге, а он уходит. Уходит навсегда)

,

Сноски

1

Перевод С. Степанова.