Неважно при этом, что именно он делает и на какие цели деньги получает. Можно было начать суровую бесплодную борьбу с наступившим маразмом, но Манана Асламазян предпочла сберечь силы и сохранить важное дело; центр был перерегистрирован под названием «Образованные медиа», с новыми учредителями, с меньшим финансовым присутствием Европы, с большим российским участием.
И тут Манана Асламазян совершила досадную, однако ж не преступную ошибку: ввезла без декларации 9500 евро, что чуть-чуть больше предельно разрешенной суммы в 10 000 долларов. Мать-основательницу «Интерньюса» следовало за это как следует оштрафовать, пожурить и отпустить восвояси. Не тут-то было. Само собой возбудилось уголовное дело; видимо, вместе с делом возбудились и особые органы; из «Образованных медиа» изъяли документы и серверы, поставив организацию на грань финансово- организационного самораспада. Плохо верится в милицейскую самодеятельность; «Добей гадину» – не ментовской лозунг. Тут чувствуются мышцы посильнее, хватка пожестче; так не воюют с нарушителями таможенных правил, так уничтожают полноценного врага. Даже если враг по наивности не догадывается о своей вражьей сущности и думает, что служит российскому обществу.
По существу, если до конца мая тучи не развеются, от «Образованных медиа» ничего не останется; мы перевернем еще одну славную страницу отечественной истории и уткнемся носом в страницу новую, вполне бесславную. Целому поколению журналистов, взращенных и поддержанных Мананой Асламазян, будет послан ясный сигнал. Живите и помните, кто в доме хозяин; если ломаем ни за что людей такого уровня, ваших наставничков, то как поступим с вами, если захотим?
К счастью, журналистское сообщество смолчать не захотело. Часть его живет и помнит про свободу и солидарность. В Интернете было размещено обращение к президенту; под письмом изо дня в день нарастали подписи самых активных, ярких, авторитетных и узнаваемых людей изо всех уголков России; вчера письмо было передано в Администрацию. Есть некоторая надежда на то, что реакция – будет. Потому что структуры и люди, решившие ломать Асламазян до конца, осознанно дискредитировали главу государства, в верности которому охотно клянутся. Он говорит о том, что неправительственные организации не должны страдать от нового закона, что иностранные гранты не криминал, если они – на просвещение, а не на политику. А структуры действуют ровно наоборот.
Как бы то ни было, общественная ситуация сползла еще на один уровень вниз. Или, если смотреть изнутри структур, поднялась еще на одну ступеньку вверх. Навстречу управляемому страху элит. Смертельно напугавшие себя угрозой оранжевой революции, они решили завинтить сразу все гайки, но от усердия сорвали резьбу и при этом обнаружили, что не хватает разводных ключей.
Это опасная ситуация; опасная не только для них – пусть сами решают свои проблемы, опасная и для нас. Для тех, кто не захотел понять, что эпоха переменилась, что теперь положено бояться, но при этом не желает и серьезных потрясений, потому что потрясения – суть потрава исторического времени, повреждение естественного пути. Впрочем, во врачебном деле важно вовремя и верно поставить диагноз; в политической сфере важно вовремя и верно определить стадию деградации общества. Иначе ты пропишешь никому не нужные рецепты.
Глядя на случай Мананы Асламазян, вспоминая дело Ходорковского, которое тоже было внятным сигналом – для другой части страны, для серьезного бизнеса, – легко впасть в истерику, закричать во все интеллигентское горло: караул, тирания, режут! Но бесполезно шунтировать рак; назначив химиотерапию при сердечной недостаточности, можно успокоить пациента навсегда. А в политике равно опасно называть царство раболепия – торжеством демократии и считать полноценной тиранией тупое ограничение свобод. В первом случае ты становишься пособником, во втором – провокатором.
Вопрос: а как замерить уровень политического холестерина, посчитать количество РОЭ в общественной сфере? Имеется простой и эффективный способ: применить к сегодняшнему дню старые лозунги, наложить позавчерашние формулы на теперешние обстоятельства, убедиться: есть реакция отторжения или нет ее. Если есть – аналогия не работает; политические практики, аккумулированные в языке, еще или уже нам не грозят. Если же реакция отторжения не срабатывает, стало быть, надо задуматься.
Так вот, можно ли описать случай Мананы Асламазян в сталинистских терминах
Судя по словам (а по чему еще судить, говоря о судьбе журналиста?), мы сейчас находимся на стадии, типологически соотносимой со стадией позднего Брежнева и раннего Андропова. Разумеется, ничто не повторяется. Но кое-что воспроизводится. Наше преимущество заключено в том, что мы уже знаем, чем обычно такие эпохи заканчиваются. И можем успеть подготовиться.
От авторитарности к национализму – и далее куда?
Попробуем начать в духе присловья «В огороде бузина, а в Киеве дядька». Сегодня две ветви русского православия объединились. Завтра на русскую землю ступит нога новоизбранного президента Франции Николя Саркози. А вчера г-н Саркози был приведен к присяге. Церемонию инаугурации транслировал в прямом эфире канал «Евроньюс», так что можно было насладиться зрелищем. К первому посылу, о соединении церквей, мы вернемся в конце колонки, а пока сразу перейдем ко второму.
По красоте и продуманности церемония не знала равных. Бывают более торжественные и энергичные присяги – американского президента, на пороге Библиотеки Конгресса возлагающего десницу свою на первоконституцию; случаются куда более масштабные, многолюдные и многозначные – когда новый российский вождь долго идет по площади, лестницам и коридорам сквозь плотный строй верноподданной элиты. Но такой простой и осмысленной видеть до сих пор не приходилось.
Действо было разделено на две несопоставимые сферы, государственную и почти семейную. На площади перед Елисейским дворцом – обширной, каменно-суровой, как положено быть придворцовой площади во Франции, совершалось прощание с прежним главой государства. Вежливое, уважительное, но не без привкуса язвительного торжества: Ширак преемника подгнабливал, подтапливал, поминал давнишнюю партийную измену, но справиться так и не смог. Из этой сферы, государственной, в сопровождении всего нескольких человек, кому положено по чину, Саркози прошел быстрым шагом в сферу интимную, где совершался обряд вхождения в должность. Высшие чиновники страны – и семья, включая всех детей от обоих браков (младшим позволили изучить цепь ордена Почетного легиона, символ президентской власти; главное – руками не цапать). Более никого.
Точней, никого – и сразу вся страна. Потому что высшей точкой, эмоциональным контрапунктом гражданского обряда с сакральным подтекстом стала первая речь Саркози в новом качестве. Он убрал посредников между собой и нацией; он проводил церемонию не для элит, а для страны; он присягал народу, а не приближенным. И приближенные ему не присягали. И речь, надо сказать, была потрясающая. Как бы кто к Николя Саркози ни относился. Каким ни случится его грядущее правление. Речь уже не отменишь; она была и войдет в историю. Потому что это была речь не победителя президентской гонки, не лидера правых, которые одолели левых; это была речь президента как такового, адресованная нации как таковой.
Саркози говорил о том, какие проблемы видит и как их намерен решать (о России – ни слова); он призывал бывших врагов к участию во власти – ради решения общих задач; самое все-таки существенное заключалось в ином. Инородец по крови, женатый на презирающей его полуфранцуженке, он говорил о любви к Франции и об уважении к французскому народу, который между развитием и спокойствием выбрал трудное развитие. Франция, французы, свобода, энергия политического творчества стали главной темой этой речи. Пожалуй, если бы такой текст, с таким количеством упоминаний о нации, о национальной культуре, о национальном духе произнес какой-нибудь другой президент, например, российский, его бы тут же обвинили в национализме одни и похвалили бы за национализм другие. Здесь же все понимали:
