развитие при ней – с переделом страхования при нем… и не будем даже сравнивать. Человек с умом и сердцем всегда лучше человека с одним только умом. Особенно на ключевой политической должности. А министерство социального развития и медицины в патриархальной стране по имени Россия таковым является по определению. И если этого властители не понимают, им же хуже.
Дмитрий Казак, возвращенный из южной ссылки, внушает некие надежды. Нет, не на то, о чем подумал либерал. А на то, что в центре политических борений появился новый мощный противовес. Силовики ненавидят Козака; Козак ненавидит силовиков; то, что он позволял себе вслух говорить об Устинове, сравнится разве только с тем, что Устинов позволял себе вслух говорить о нем. Вот и хорошо, вот и ладненько. Тем более что козаковское министерство усилено многократно; это не жалкое позорище бывшего губернатора Яковлева, не тот позорный министерский столб, к которому Яковлев был публично привязан, чтоб жил и помнил, какие следы за ним тянутся и чем эти следы пахнут. Козак по своему чиновному весу стал административным олигархом, что хороший знак.
Это правительство, в котором перевес получили умеренные экономические реформаторы, без революционных закидонов и бюрократической привычки дрожать за кресло, а значит, ничего не делать. Тут нужно было бы сказать «правительство Зубкова»; язык не поворачивается. Потому что когда переводишь взгляд с министров на их председателя, все начинает плыть и параноидальный приступ проповедничества уступает место шизофренической исповеди на два голоса. Как в ночной сцене «Властелина колец», когда раздвоившийся Горлум ругается сам с собой.
Телевизор – то ли совершенно бесстрастно, то ли с умилением по разнарядке – показывает нам знакомые картинки. Грозный премьер отсылает товарища такого-то на Сахалин, покамест деньги не придут по назначению. Вызывает на ковер якутского начальника и приказывает утром быть в столице, как будто личное присутствие в Москве меняет что-нибудь в сравнении с селекторным совещанием. Лично контролирует надои в Пензе и сентиментально вспоминает, что в его совхозе еще при советской власти надаивали по семь тысяч литров на корову против пяти рекордных в нынешних условиях.
А дальше и вовсе происходит проекция известного сериала про Леонида Ильича Брежнева на современную жизнь. Если кто не помнит, в недавнем кино Леонид Ильич неожиданно сворачивает в поселковый магазин, покупает местной колбасы и в ужасе зовет премьера Тихонова, семидесятипятилетнего сопляка: ты чем народ кормишь? А в новостном сюжете т. Зубков столь же неожиданно забредает в лавку, лично приобретает кулечек конфет и дарит деткам в детском доме. Мало того, он интервьюирует старушек на продуктовом рынке: правильные ли цены сегодня, не снижены ли по случаю его великодержавного приезда? Снижены, батюшка, снижены – радостно закладывают директора рынка старушки. И вот, как Брежнев Тихонова, т. Зубков жучит директора рынка, объясняя ему всю неправильность происходящего. Правда, Брежнев все-таки ниже премьера не опускался; т. Зубков демократичнее. Если он решил таким образом, контрольно-закупочным, управлять российской экономикой, то впереди нас ждет беседа главы кабинета с продавцом универмага, детсадовской нянечкой и, возможно, представителем профсоюза уборщиц.
Мы долго играли в безобидную постмодернистскую игру под названием «советские знаки с отсутствующим значением». Советские вожди сошли с экрана и стали частью нашей политической жизни. Когда т. Зубков (у которого наверняка множество человеческих достоинств и который, судя по всему, ухитрился в коррупционной системе остаться честным и небогатым) сидит среди своих молодых коллег, кажется, что ты смотришь комбинированные съемки. Помните, у того же Парфенова в «Намедни – наша эра»? Щелк-щелк-щелк, и фотография из газеты «Правда» превращается в коллаж, на котором Леонида Геннадиевича приобнимает Леонид Ильич.
Как можно совместить деятельность продвинутого правительства – с традициями партхозактива? Современный образ экономического управленца – с симулякром брежневской поры? Или нам опять начнут объяснять (как это было с гимном, обращением «товарищ» в армии, а потом и с краснознаменным Фрадковым), что никакого совмещения не происходит? Ибо старые символы – всего лишь спецоперация по прикрытию серьезных преобразований жизни. Так сказать, недоверительное управление страной, не дозревшей до полного к себе уважения. Зубков – опиум для народа, а реальные реформы случатся под общим наркозом. Может быть, намерения и такие. Но почему-то раз от раза наркоз становится сильнее, бьет по мозгам гораздо жестче. И все ближе критический момент, когда из-под наркоза в обновленную жизнь уже не вынырнешь. Называется – состояние комы.
…Пожалуйста, не вынуждайте обозревателя становиться шизофреником. Паранойя, она как-то привычнее.
Памяти упущенного шанса
Не у меня одного, у многих наблюдателей картинка недавнего партийного форума наложилась на личные воспоминания о XXVI съезде КПСС и на то, что приходилось читать о съезде победителей. Милая ткачиха, славный инвалид умоляют вождя остаться; бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овации… Разумеется, любая аналогия хромает; если бы перед началом XXVI съезда могло быть назначено столь же дееспособное правительство – пускай и с т. Зубковым во главе, может, и развал СССР был бы не таким бурным и сокрушительным. Но почерк – схож. И почему-то мысли крутятся вокруг одного исторического сюжета, который прямого отношения к нашей действительности не имеет. Разве что юбилейное. 85 лет назад…
А что же было 85 лет назад?
С позднеперестроечных времен в нашем сознании отложился образ
Кораблик, несомненно, был. Назывался «Обербургомистр Хакен», отбыл из Петрограда в Штеттин 29 сентября 1922 года, 85 лет назад. По его палубе прогуливался Бердяев, тут же были философы Франк и Трубецкой (тот, который С. Е.); этот пароход с некоторой натяжкой можно назвать философским.
Но еще летом, в июне, чекисты выслали руководителей Помгола. 23 сентября поездом Москва – Рига в буржуазную Латвию отправлены были экономический мыслитель Питирим Сорокин и просто мыслитель Федор Степун. 16 ноября из Питера отчалит другой пароход, «Пруссия», и на нем окажутся Карсавин, Лосский и Лапшин. В начале 1923-го изгнаны будут Булгаковы – Сергей, будущий священник, и Валентин, директор Толстовского музея, сам толстовец. Высылали интеллектуалов из Одессы и Харькова, из Нижнего и Тифлиса…
Всего, по разным подсчетам, до 240 человек. В разное время. На пароходах и поездах. Планомерно. Методично. Как умеет только ЧК.
Философов в списках на ссылку было много. Священников тоже немало, в том числе католиков восточного обряда. Но куда больше – профессоров. Археологических и юридических. Математических и политехнических. Тех, кто мог, хотел и умел общаться с молодежью. Тех, кто в силу своего высокого профессионального статуса мог, хотел и умел говорить начальству тихое твердое «нет». Тех, у кого были убеждения, не совпадавшие с интересами власти. В том числе убеждения научные. Циников, как правило, не трогали. Пока. Их время придет попозже.
Чтобы понять истинный смысл происходившего, нужно вспомнить, что это был за год – 1922-й. НЭП начал приносить свои благие плоды; страна задышала, ожила после мертвой спячки военного коммунизма. Угроза свержения большевиков по причинам материальным, с голодухи, резко ослабла. Зато появилась другая угроза. Свержения по причинам духовным. Смысловым. Если возвращается прежняя экономическая жизнь, то почему бы не вернуться прежней политической? С правом на вольное мнение. На личный взгляд. На свободный выбор. Если можно вернуть товарно-денежные отношения, то почему бы не вернуть и свободу слова? Почему не попробовать воспитать следующее поколение студенчества в традициях русской
