–
–
– Она это она.
Мелькисаров все равно не понял.
– Да говорите вы без экивоков, Софья Нафтальевна.
– Тамара Василич.
Этого не может быть. Этого не могло быть! Но это было.
Служба безопасности, проспавшая увод клиента, резво бросилась проверять сигнал, искупать вину.
Выяснилось следующее.
Василич Т. В. создала фирму – один в один по их модели, предложила их партнерам лучшие условия, сманила к себе; но самое ужасное не в этом. Самое ужасное, что базу она могла вскрыть только будучи еще при исполнении, не позже 30. 06. 95, так как с 1. 07. 95 в целях улучшения условий хранения информации, составляющей коммерческую тайну, были изменены правила допуска. К ответственным лицам Василич Т. В. за соответствующим разрешением после указанной даты не обращалась.
Значит, до 30. 06. А простились они в сентябре.
Сразу после разговора с Сергиенковой Мелькисаров позвонил Тамаре.
Трубку взяли без промедлений.
Голос у Тамары был хриплый, мокротный; она лежала с температурой. Но говорила спокойно, без нерва. Раздражения или смущения не было; отголосков прежней ласки он тоже не различил. Хотя бы остывающей, гаснущей. Дела? проблемы? объясниться? Приезжай, я ведь сама пока невыездная. Продиктовала адрес; его слегка кольнуло. Тогда Барвиха не вошла в олигархическую силу, но уже зашкаливала по цене. Мелькисаров ясно помнил, сколько платил Василич; еще яснее сознавал, что так быстро обстричь украденных клиентов невозможно. Либо – либо. Либо она прикрылась чувством как шапкой-невидимкой и давным-давно перенаправила потоки. Либо у нее появился добротный покровитель; что для Степана было хуже – непонятно.
Поселок «Ветеранский» возник недавно; какие-то особняки стояли уже чистенькие, вылизанные; какие- то напоминали азиатский недострой: без крыш, с ощерившейся арматурой; несколько участков только- только поступили в разработку, из разных концов поселка доносились тупые удары строительной бабы, кругообразный визг циркулярных пил, слышен был запах гаснущего фейерверка: шли сварочные работы. Машину пришлось оставить на въезде, дорога была в таких марсианских колдобинах, что картеру несдобровать. По скользкой обочине бродили мужние жены – в дорогих плащах и деревенских резиновых сапогах; по весенней погоде детишек надо выгуливать, а хорошей обуви жалко. Мелькисаров и сам не отказался бы от сапог: совсем как тогда, во Владимире, ночью.
Тамарин домик был не самый большой, но и не самый мелкий; высокий фундамент, крупная кладка, среднеевропейский стиль. Из конуры метнулась собака размером с быка; белая, в нежных кудряшках, но как будто бы бесноватая; металась на краю цепи, вот-вот сорвется – и тогда конец. Дверь отворила то ли бурятка, то ли калмычка неясного возраста – ей могло быть и тридцать, и сорок, и пятьдесят. Мягко прикрикнула: «Молчи, Арно! свои», Арно дернулся еще разок, для порядку, и притих. А калмычка-бурятка покорно, почти обреченно повела его по длинному коридору – вот этому самому, как не узнать; он тогда приметил лубочные картинки – и, как выясняется, запомнил.
Тамара встречала его в салоне, полулежа в обширном кресле. Горло обмотано шарфом, неброский халат; косметики, кажется, нет. Ни малейшего желания обаять, ни следа обычной женской тревоги: так же она хороша, как была? понимает ли он, что потерял? Но и никакой подчеркнутой дистанции. Коллега. Так встречаются с когдатошним коллегой. В меру дружелюбный деловой настрой. Проходите, гостем будете, чем могу.
Он не подал виду, что удивлен и расстроен; сел напротив, вынул списки клиентов, спросил: твоя работа? Если официально, то знать не знаю. Если между нами, то моя, – она ответила беззастенчиво. Это бизнес; тут не до сантиментов. Мелькисаров выложил козырь, который считал роковым: база данных взломана за лето до ее ухода; она еще ложилась с ним, а уже готовила пути отхода. Получил встречный удар: что же вы, Степан Абгарович, такой большой мужчина, а женщин до сих пор не знаете? есть ли в Париже непродажные? – Есть – только они совсем уже дорого стоят.
– Можно я тебя спрошу о личном?
– Спрашивай, но для начала я приму лекарство.
Тома позвонила в медный колокольчик с витиеватой ручкой в виде Чарли Чаплина. Калмычка принесла питье и полотенце. Тамара выпила, мгновенно покрылась обильным потом, полотенце накинула на голову, стала похожа на свою, родную женщину, только что из деревенской бани: напарившись, сидит в предбаннике, пьет с милым мужем смородиновый отвар.
– Если все так конкретно, зачем была нужна прощальная сцена? Со сдавленным голосом, с полуслезой?
– А это была не сцена. Что чувствовала, то и говорила.
– И знала, что после этого кинешь? Что уже – кинула?
– А разве одно с другим хоть как-то связано? Я все ждала: когда ж ты, Мелькисаров, решишься порвать с семьей, уйти ко мне? Я ведь хотела с тобой не спать, а жить, сам знаешь, совсем другое дело. Ждала, ждала; не дождалась. И должна была себя обезопасить. Уж извини. Не любовь, так хотя бы клиентская база. А чувство – оно же никуда не делось. И не делось бы, если бы я не ушла. Потом само собой погасло, испарилось. Может быть, не до конца, но что теперь говорить.
– Не понимаю.
– Все ты понимаешь, Мелькисаров. Ты же сам так живешь.
– Я живу по-другому.
– Ага. И сейчас ты пришел поговорить о чувствах, верно?
– Сейчас я пришел поговорить о делах.
– А что ж тогда про чувства вспоминаешь? Ты давай, не стесняйся, начинай разводить.
– Добро. – Степан Абгарович как следует обозлился; раздражение в таких делах необходимо.
У Тамариной конторы есть клиенты. Но могут появиться и проблемы. Часа через два или три, одновременно в рязанское, смоленское и мытищинское отделения подъедут гости. Есть кой-какие подозрения; документы изымут, контракты сорвут. А завтра в московский офис заглянет пожарный, обнаружит отступление от инструкции одна тысяча сорок восьмого года, пункт тринадцатый, примечание четыре а. И почему-то вдруг не станет договариваться. И опечатает контору. И клиенты скажут ай-ай-ай. Нет, потом, конечно же, все прояснится, станет на свои места, повесите огнетушитель, откроете сквозной проход, согласуете ремонт проводки. Но время – уйдет. И что ты станешь делать?
На это она ничего не ответила. И в бронзовый колокольчик не позвонила. Нажала крупную кнопку в стене; где-то далеко, на втором или третьем этаже, раздался противный звонок. Мелькисаров молча ждал последствий. Через минуту в комнату без стука, как свой, как хозяин, вошел суховатый мужчина. Примерно его ровесник, может быть, постарше. Пегие волосы, короткая стрижка, скучноватое, затертое лицо. Серо- голубые глаза; смотрит исподлобья, с легкой издевкой.
– Мартинсон. Георг Янович. Друг Тамары. Проблемы?
Тамара поморщилась. Сказала хрипло – голос вот-вот сорвется.
– Ладно, Жора, не надо цирка. Мелькисаров умный, он же понимает, что ты уже в теме. Давай, реагируй. Мы ждем.
Степан покрутил головой: где спрятана видеокамера?
– Не ищите, не найдете, мы же не любители. Давайте, Мелькисаров, пойдем в откровенку. Проблемы есть, претензии реальны. Но, как я понял, за вами личный должок перед Томой. Так что давайте считать, что это была цена вопроса. Согласны? Бьем по рукам, и больше ни один клиент от вас ко мне не переходит. Не согласны? Начнется война. Вы, я вижу, ходите под милицейскими; похвально. Навредить они смогут. Но мне все это фиолетово. Как закрыть дыру, я придумаю. Денег потеряю, верно; денег жалко, кто спорит; но счастье не в деньгах, счастье в победе. Я пошлю вам такую обратку, уважаемый Степан Абгарович, что малой кровью не отделаться.
Мартинсон говорил ровно, беззлобно и намеренно тихо, как старший по званию перед подчиненными:
