лишний раз уверился в правоте своих слов: в хищниках, даже в самых ужасающих, не было человеческих подлости и коварства.
Ни одному зверю не могло прийти в голову обречь собрата на лютую смерть лишь потому, что тот жил не так, как он сам. Более того, именно животные — настоящие дети природы — жили свободно, не связанные липкими путами традиций и суеверий. Их взаимоотношения определяли лишь чувство голода да границы охотничьей территории, а что может быть честнее?
— Все зло в мире от тех, кто заставляет других людей жить по-своему,— определился для себя Кулл.— Наверное, у них в голове заводятся черви, подобные тем, что бывают в несвежем мясе, и эти несчастные решают, что именно им известно, как следует жить другим.
Кулл долго размышлял на эту тему и пришел к выводу, что некоторые с детства предрасположены к подобной болезни — а именно те, кто впоследствии становится шаманами и прочими колдунами.
— Было бы лучше убивать их еще в молодости, а не обрекать на подобные мучения,— так решил Кулл.
Действительно, человека, дожившего до глубокой старости, вместо того чтобы погибнуть в бою — как положено настоящему мужчине, иначе как больным назвать было нельзя.
— А еще зло таится в том, что некоторые называют «любовью»,— наставлял сам себя Кулл.— Это, конечно, не такая вредная болезнь, как черви в голове, но она поражает сердце воина. И тогда оно делается мягким и слабым, как сердце девушки. Да сохранят меня Великие Боги от этих ужасных напастей!
По своей наивности пятнадцатилетнего юноши, не умеющего ни писать, ни читать дикаря, Кулл считал, что гармонии с миром можно достичь лишь близостью к природе. Нужно отказаться от придуманных стариками мороков — таких, как любовь, например,— которые делают человека слабым и уязвимым, и человек будет счастлив. Однако события последующих дней заставили его пересмотреть свои взгляды на жизнь…
* * *
Однажды Кулл после удачной рыбалки грелся на солнышке на берегу речки. Внезапно его полуденную дрему прервали страшные человеческие крики и пронзительное звериное повизгивание. Подхватив самодельную острогу, изготовленную им из ствола молодого дуба и острейшего обсидианового скола, Кулл рванулся на голос.
Вскоре он оказался на широкой поляне и от открывшегося ему отвратительного зрелища на мгновение замер.
В центре поляны вызывающе торчало низкое, узловатое, кривое и невероятно толстое дерево, испещренное множеством дупел. На нем, распятая на тошнотворно алом глянцевитом стволе, висела истекающая кровью прекрасная молодая девушка.
Сперва Куллу показалось, что у нее нет стоп и кистей рук, но, приглядевшись, атлант понял, что ошибся. К его неописуемому отвращению оказалось, что руки и ноги несчастной каким-то противоестественным образом зажаты дуплами, напоминающими мерзкие беззубые рты.
А прямо перед девушкой, довольно облизывая окровавленную морду, сидела гигантская белая росомаха. Время от времени она впивалась в кричащую от ужаса и боли жертву, выдирая куски плоти. Инстинктивно Кулл понял, что белая тварь не сколько утоляет голод, сколько наслаждается болью и ужасом беззащитной жертвы.
За исключением тигров, не было в джунглях зверя опаснее, чем росомаха. Однако даже природная свирепость тигров не шла ни в какое сравнение с поистине адской злобой этих тварей. Но Куллу доселе не приходилось встречать росомаху таких размеров.
С яростным боевым кличем атлант в два невероятных прыжка покрыл отделявшее его от росомахи- людоеда расстояние и обрушил на омерзительную тварь страшный удар остроги. Однако хищник, обладавший молниеносной реакцией, в последнее мгновение успел увернуться, избежав смертельной атаки.
Вместо того чтобы вонзиться росомахе под лопатку, лезвие остроги лишь глубоко распороло левый бок зверюге, почти перерубив верхнюю лапу. Однако хрупкий обсидиан не выдержал силы удара и раскололся на множество осколков.
Завывая от бешенства и боли, росомаха, ковыляя на трех лапах, бросилась на обидчика. Кулл не успел вовремя отскочить, и острые как сталь когти, разрывая мускулы, впились ему в грудь. Он выпустил из рук бесполезное в ближнем бою древко и двумя руками ухватил гигантского зверя за горло, не давая тому впиться себе в горло.
Гигантские челюсти защелкали прямо перед лицом Кулла, из разверстой окровавленной пасти шибануло нестерпимой вонью. Не обращая внимания на страшную боль, Кулл напряг все свои силы и могучим рывком отбросил зверюгу в сторону.
Упав на землю, он перекувырнулся через плечо и ловко подхватил откатившееся в сторону дубовое древко. Движения Кулла были стремительны, как выпад атакующей кобры, но все же он чуть-чуть не опоздал. Проклятая тварь двигалась еще быстрее!
Кулл понял, что не успевает подняться на ноги, поэтому он повалился на спину, прижав к груди ноги и зажав ими древко, конец которого он держал подмышкой. Торжествующе визжащая росомаха, разинув пасть, кинулась на лежащего на земле атланта.
Должно быть, гадина уже представляла себе, как разрывает бросившему ей вызов смельчаку живот, и предвкушала сладкий вкус горячей крови, но она жестоко просчиталась. Перед ней был не просто безрассудно смелый человек, а лучший боец племени Приморских гор.
Хладнокровно дождавшись, пока росомаха, передвигающаяся на трех лапах, окажется в воздухе, Кулл изо всех сил вогнал дубовую палку прямо в истекающую кровавой пеной оскаленную пасть. Одновременно с этим он сдвоенным ударом ног откинул зверя обратно. Не успела росомаха удариться о землю, как Кулл был уже на ногах.
Не давая кровожадному монстру опомниться и прийти в себя, атлант на торчащий из пасти зверя кол и ногами прижимал его к земле. Выдернув из-за опоясывающего его талию кожаного ремня кинжал, Кулл одним стремительным движением загнал длинное кремниевое лезвие точно в левый глаз зверя.
После этого он всей своей тяжестью навалился на древко, стараясь удержать агонизирующего хищника на месте. Однако умирающая росомаха отбросила атланта далеко в сторону. Залитая своей и человеческой кровью гадина умудрилась подняться на лапы и проковылять несколько шагов по направлению к страшному дереву.
Из горла росомахи вылетело тонкое повизгивание, к ужасу Кулла невероятно напоминавшее торжествующий безумный смех. На мгновение красные глаза гигантского зверя вспыхнули адской злобой, а потом он завалился на бок, успев, однако, выбросить вперед лапу. Страшные, длинные, изогнутые когти вспороли живот девушки. Зверь несколько раз судорожно дернулся у ног своей жертвы и испустил дух…
Над поляной повисла страшная тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Кулла и еле слышными стонами девушки.
Не обращая внимания на свои кровоточащие раны, Кулл подбежал к девушке. Выдернув из глаза убитой им росомахи кинжал, он попытался расщепить древесину у края дупла чтобы освободить несчастную. Но кора проклятого дерева, казалось, была крепче камня.
— Дерево кубурхов никогда не отпускает свои жертвы.— Голос девушки был тих и печален.— Благодарю тебя, мужественный воин, но ты уже сделал для меня все, что мог…
— Молчи и береги силы,— прошипел Кулл, в исступлении кромсая алую кору.
Но все было тщетно, и наконец, не выдержав особенно сильного удара, его верный кремниевый кинжал раскололся. Отбросив бесполезную рукоятку, Кулл обрушил на дерево удары своих тяжелых кулаков, разбивая их в кровь.
— Все, воин, все уже…— привел его в себя ласковый тихий голос.
От нежного взгляда незнакомки Кулл содрогнулся до глубины души: испытывающая страшную боль, умирающая девушка искренне жалела его, здорового воина! Каким-то невероятным образом она сумела
