Послание к Римлянам

первоначальный план. Об этом говорит нам книга Бытие, и это подтверждает Иисус:«.. .в начале мужчину и женщину сотворил» Бог и сказал: «…посему оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью». Иисус добавляет Свое личное назидание: «Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает» (Мф. 19:4 и дал. цитируется по Быт. 2:24). Иначе говоря, Бог сотворил человечество как мужчин и женщин; Бог создал брак как гетеросексульный союз; мы не имеем права разъединять то, что соединил Бог. Этим троекратным действием Бог заповедовал, что единственной формой существования этой «одной плоти» может быть только моногамный брак и любое гомосексуальное партнерство (каким бы любящим оно ни объяачялось) «противоестественно» и ни в коем случае не является законной альтернативой брака.

в. Стихи 28–32

Начальная фраза стиха 28 включает игру слов оик edokimasan («они не сочли стоящим внимания») и adokimon noun («превратный ум»). Это нелегко передать на английском языке. Можно сказать: Поскольку они не посчитали нужным сохранить знание о Боге, Он предал их совращенному уму[146] .

А их «превратный ум» на этот раз привел их не к безнравственности, а к целому комплексу антиобщественных действий, которые «совершать недопустимо»[147]. Эти поступки в совокупности свидетельствуют о деградации человеческого общества: по мере исчезновения нравственных норм общество морально разрушается. Павел приводит список из 21 греха. Такие списки были обычным явлением в те дни в стоической, иудейской и христианской литературе. Похоже, все толкователи соглашаются, что этот список не поддается точной классификации. Он начинается с четырех всеобщих грехов, которыми «исполнились» эти люди: всякая неправда, лукавство, корыстолюбие, блуд., затем идут еще пять грехов, которыми они «исполнены» и которые отражают развал человеческих взаимоотношений: зависть, убийство, раздор, обман и злоба (29). Далее идет еще пара: клевета и злоречие, а ДБФ предлагает здесь довольно образный вариант перевода: «подслушивание за дверями» и «готовность вонзить кинжал в спину». Далее — еще четыре, представляющие собой крайние разновидности гордости: богоненавистники, обидчики, горды и хвастливы; и еще одна самостоятельная пара: изобретательность на зло и непослушание родителям (30). И, наконец, последние четыре мерзости: безрассудство, вероломство, бессердечие, жестокость (31), что ИБ квалифицирует как «отсутствие мозгов, чести, любви и жалости».

Стих 32 изображает апогей человеческой извращенности. Во–первых, они знают. И вновь он начинает со знания, которым обладают представляемые им люди. Но на этот раз то, что они знают, — это не Божья истина, а декрет Божьей праведности: делающие такие дела достойны смерти. Как он напишет позже, «возмездие за грех — смерть» (6:23). И они это знают. Совесть осуждает их.

Во–вторых, они, несмотря ни на что, пренебрегают своим знанием. Они не только делают такие дела, заслуживающие, как им известно, смерти, но (что еще хуже) активно поощряют других к тому же и бесстыдно одобряют их нечестивое поведение, которое есть мерзость в глазах Бога.

Мы подошли к концу рассуждений Апостола о развращенном языческом обществе. Сущность их — в противопоставлении того, что люди знают и как они поступают. Гнев Божий конкретно направлен против тех, кто сознательно подавляет истину ради греха. «Как бы ни была мрачна эта картина, — писал Чарлз Ходж, — она не столь безобразна, как те, которые написаны выдающимися греческими и латинскими авторами о жизни своих соотечественников»[148]. Павел не преувеличивал.

2:1–16 5. Критики–моралисты

Сделав заявление о виновности и об отсутствии оправдания развращенному языческому миру (1:20, 32), Павел распространяет это обвинение на некую персону, к которой он обращается с прямой речью: Итак неизвинителен ты, всякий человек, судящий другого… (2:1). Кто же этот человек? Это воображаемый человек любого пола, которого Апостол вовлекает в диалог, руководствуясь при этом известной греческой традицией использовать «диатрибу» [149]. Такой человек, представляющий определенную категорию людей, находится в центре внимания Павла на протяжении первых шестнадцати стихов главы 2.

Многие толкователи (возможно, их большинство) считают, что, изобразив и осудив языческое общество в 1:18—32, Павел обращается к иудеям. Такая точка зрения вполне объяснима, поскольку деление человеческого общества на иудеев и язычников наблюдается на протяжении всего Послания к Римлянам (напр.: 1:16, 2:9 и дал.; 3:9, 29; 9:24; 10:12; 15:8 и дал.) и одна из основных целей Апостола — показать, что иудеи и язычники равны в грехе и равны в спасении. Однако здесь есть два аргумента, опровергающих тот факт, что собеседником Павла в начале главы 2 является иудей. Во–первых, только в стихе 17 он вступает в непосредственный диалог с иудеем («Вот, ты называешься иудеем…»). Вместо этого в предшествующих стихах (хотя этот момент в НМВ отражен довольно смутно) он дважды обращается к своему собеседнику: «Ты, человек» (1–3), сознательно подчеркивая, что он или она — это человеческое общество, а не конкретный иудей или язычник.

Во–вторых, если данный текст обращен исключительно к иудейскому миру, тогда отрывок 1:18—32 — единственная картина древнего языческого мира, нарисованная Павлом. А в таком случае она представляется не совсем корректной. Ведь не все язычники предпочли тьму свету, не все стали идолопоклонниками, не все были преданы Богом сексуальным и социальным порокам. Были и другие, о которых пишет Ф. Ф. Брюс: «Нам известно, что существовала и другая сторона развращенного языческого мира первого века, изображенного Павлом в предшествующих главах. Возьмем, к примеру, Сенеку — современника Павла, защитника стоической морали, учителя Нерона. Сенека, услышав обвинения Павла, мог бы сказать: «Да, это совершенно справедливо сказано о больших человеческих массах, и я присоединяюсь к вынесенному им судебному приговору, но есть и другие, подобные мне, скорбящие о происходящем не меньше вас». Брюс продолжает: «Сенека не только высоко ценил прекрасные моральные качества, но и разоблачал лицемерие, проповедовал равенство всех людей, признавал универсальный характер греха…, он ежедневно занимался самоанализом, высмеивал грубое идолопоклонство, утверждал роль нравственного лидера…»[150].

Похоже, Павел имеет в виду именно таких язычников в стихах 1–16. Очевидно, что он так же думает и об иудеях, потому что дважды у него звучит фраза «во–первых Иудею, потом и Еллину» (9, 10). Вполне возможно, что иудеи — это постоянная «тайная цель»[151], и, возможно, он начинает свое послание в общих словах лишь в надежде получить у них поддержку своей позиции осуждения греха, прежде чем перейдет в наступление. Но здесь явственно звучит другая тема: Павел обращается от мира бессовестного разврата к миру сознательного морализаторства. Человек, к которому он теперь обращается, — это не просто «человек», но «человек судящий» (1, 3), «человек критикующий и морализирующий»[152]. Кажется, Апостол бросает вызов всякому человеку (иудею или язычнику), творящему моральный суд над людьми.

Это особенно ярко проявляется при сравнении людей, описанных в 1:32 и 2:1–3. Сходство очевидно: и