Коптилка вспыхнула и разгорелась, в избе стало светло. Вошла длинная Авдотья, босиком, в ватном пиджаке и теплом платке.
— Холодно, ночью подморозить должно, — говорила она, подходя к столу. — Угоняют, угоняют нас. Плохо как с детьми малыми, в охапку не перехватаешь.
— Ехать недалеко, — сказала Дарья. — Вчера командир толковал — здесь штаб разместится. Так что все цело будет. Утром подводы дадут.
— Таська говорит, весна придет, на нас пахать станут, слыхала-то, — сказала Авдотья. Она села к столу, выдернула концы платка из-за борта пиджака и освободила платок под подбородком.
— Врет эта Таська, — громко сказала тетка Анюта, — весной и войны не будет, машин, лошадей дадут. А ей, видно, с немцами хорошо жилось, расплакалась.
— Во-во! — подхватила Авдотья. — Я ей и то говорю: на себе пахать не дозволю, у меня никак два брата на войне. А вот на вас, полицаевых женках, попашем.
— Вокруг горит и горит, — сказала Дарья.
Вадька сонный подобрался к матери, лез на руки, бормотал:
— Подпалят, подпалят.
— Кто подпалит, Вадька?
— Немцы подпалят.
— Так немцев же нет, немцев-то прогнали русские. Вадька прижался к матери и замер.
— Ты что, Вадька? Ай, Вадька заснул, заснул сынонька мой.
Она подняла его на руки, прихватив подол юбки, и снесла на печь. Зойка проснулась, села, свесив ноги.
— Ляг, Зоя, — говорила Дарья, стоя на лавке и гладя Зойку по волосам и спине, — поспи.
Зойка, закрыв глаза, тихо хрипела.
— У твоей Зойки ничего еще, — говорила Авдотья. — В Куракине так одна баба с той бомбежки беспрерывно икает. Тоже контузия.
Зойка смолкла, спряталась на печи.
— Ляг, ляг, — говорила Дарья и гладила Зойкины колени. — Два года никак исполнилось. Пора б пройти.
Дарья спустилась и села на лавку.
— Плохое позади осталось, — сказала тетка Анюта, — теперь вестей от наших ждать надо.
— Кто там? — крикнула, не подымаясь, Дарья. Дверь лязгнула и затворилась.
— Михаил! — ахнула тетка Анюта.
Подбежала Авдотья. Они тормошили его, наперебой расспрашивали о своих.
— Ты чего? — спросила издали Дарья.
— Сапоги валяные тебе подшить забыл. Отпросился.
Она нагнулась к сложенным у печи мешкам. Он подошел к ней, когда тетка Анюта и Авдотья вышли из избы, тронул за руку:
— Ладно тебе, посиди. Мне ведь скоро назад идти. — Накормить тебя хотела. Все ведь у нас сложено.
— После.
Они сели на лавку.
— В запасной полк пока определили, — сказал он, — снова шофером служить буду. Ну, где же сапоги?
Она улыбнулась и прикрыла лицо ладонями.
— Какие там сапоги, все увернуто.
Вспыхнула и зачадила коптилка. Дарья поправила фитиль и снова села.
— Завтра форму выдадут, наверно, враз зимнюю.
— Обстригут? — спросила Дарья.
Кто-то прошел под окном. Слышно было, как повизгивали на коромысле пустые ведра. Дарья прислушалась к улице, вдруг вздрогнула и глянула на Михаила.
— Миша, — позвала она, и голос у нее изменился. Он взял ее за руку, пытался шутить:
— А сапоги как же?
Но она не улыбалась больше, упала головой к нему на колени. Долго беззвучно плакала, дрожали плечи, платок сполз с головы на пол. Михаил гладил ее волосы и не находил что сказать. Она выпрямилась и проговорила медленно, без слез в голосе:
— Ты не забывай нас. Вместе ведь сколько пережить пришлось.
Он ответил:
— Жив останусь — заеду посмотреть, как вы живы. — Обнял ее за шею и притянул к себе. — Я и сам не чуял, что привык так.
С утра грузились на подводы. Тетка Анюта вышла с тремя дочерьми. Все в зимней одежде.
— Мы за подводой пойдем, — сказала Дарье. Дарья кивнула и ушла в дом.
— Все, что ли? — спросила она у Зойки.
Зойка повязывала платок Вадьке на голову. Вадька хныкал и норовил сорвать платок.
— Иссохни ты, — сказала Зойка и дернула его за рукав пиджака.
Дарья принялась снимать занавеску с окна, но раздумала и опять закрепила ее.
Длинная Авдотья, в овчинном полушубке, босая, пробежала по улице вдогонку за поросенком.
Уже все давно ушли на хутор, когда они спустились с крыльца. Дарья вела за руку Вадьку, в другой руке несла плетеную корзинку. Позади Зойка тянула на веревке козу. Прошли всю улицу.
У крайнего дома по стене были выстроены конопляные снопы. Часовой у шлагбаума варил на костре картошку. Поравнявшись с ним, Дарья сказала:
— Все ушли. Вы берегите тут наше добро.
— А вы наведывайтесь, — сказал часовой и пошел открывать им путь.
— Не надо, — крикнула Дарья и, пригнувшись, пролезла под шлагбаумом. — Мы придем картошку откапывать. Мы неподалеку тут.
Она зашагала быстрей, размахивая корзинкой. Потом глянула назад, остановилась, поджидая детей, а когда они подошли, спросила их:
— Кто приходил ночью?
Зойка покачала головой, сдерживая забежавшую козу, а Вадька поглядел на мать и ничего не понял.
— Спали, — сказала Дарья и снова пошла вперед.
«Привык так», — повторяла она себе. Ей представилось, как где-то в городе Михаил ездит на машине с молоденькой девушкой в берете. Он управляет машиной и рассказывает ей про свою жизнь в Зунькове.
Дарья почувствовала, как сдавило в груди, отогнала мысли и повторила вслух: «Привык так».
Навстречу по дороге приближались густой колонной люди. Уже можно было различить их. Первым шел невысокий человек без шапки, в немецких сапогах с короткими широкими голенищами, с автоматом через плечо. Рядом с ним шагал молодой паренек, сбоку бежала куцая белая собачонка.
— Партизаны! — шепнула Дарья детям. — Из лесу.
Над головами раскачивался на плечах товарищей грузный, большой человек.
«Несут. Раненый», — мелькнуло у Дарьи.
Белая собачонка выбежала вперед и тявкнула на козу. Когда идущие впереди поравнялись с Дарьей, она с чувством поклонилась им, громко, взволнованно сказала: «Здрасте». Ей ответили молча, кивком головы. Усталые, торжественные, проходили они мимо.
Дарья отступила в замешательстве на обочину.
На самодельных носилках на плечах товарищей полулежал, в немецких брюках и кителе, похожий с лица на Степана, тот самый человек, что зимой постучался в избу. Он не узнал Дарьи, а у нее кровь отхлынула от сердца. Мимо шли пестро одетые, вооруженные люди, проволокли пулемет. Напоследок позади всех прошли девушка с санитарной сумкой и пистолетом на ремне и молодая женщина с увернутым в серое
