случилось неожиданное: достигнув лагеря, Помпей не решился ворваться в него.
Позже он объяснял, что просто опасался больших потерь при штурме хорошо укрепленного лагеря, но на самом деле он боялся Цезаря, боялся столкнуться с ним лицом к лицу. Он сказал сенаторам, что нет смысла терять в бою столько молодых жизней, когда можно сокрушить врага длительной осадой и лишениями.
Победа при Диррахии возбудила воинственный пыл сенаторов, тем более что Цезарь, отступив, повел свои легионы в Фессалию. Одни кричали, что Цезарь обратился в бегство, и требовали немедленно преследовать его, другие считали, что Цезарю уже не оправиться, и предлагали возвращаться в Италию, третьи стали посылать в Рим своих слуг и друзей, чтобы заранее занять дома вблизи форума, намереваясь тотчас же по возвращении домогаться высших должностей. Многие по собственному почину отплыли к Корнелии на Лесбос, чтобы сообщить ей радостную весть об окончании войны.
Помпей решил преследовать Цезаря, но, уклоняясь от сражения, взять врага измором, беспрерывно тесня его. Когда войско вышло в Фарсальскую долину, настойчивые и шумные требования сенаторов и друзей заставили Помпея собрать военный совет. Он не смог никого переубедить и назначил сражение. Все были так уверены в победе, что больше готовились к пиру после сражения, чем к самому сражению: палатки в лагере увивали миртовыми ветвями и украшали коврами, всюду расставляли праздничные столы. Помпей укрылся в своей палатке, никого не принимая, и не появился до самого рассвета. Наверное, он был единственным, кто знал, что же им всем предстоит завтра. Несколько раз у него являлось желание тайно покинуть лагерь и бежать.
Уснул он поздно. Под утро ему приснился сон: народ встречает его у входа в театр рукоплесканиями, а сам он украшает храм Венеры Победоносной лавровыми венками и приношениями из захваченной добычи.
Он проснулся и вспомнил сон. Сон как будто бы очевидно предсказывал ему победу, но отчего-то на душе Помпея было тяжело — так тяжело, как, кажется, не было никогда. Только уже встав и одевшись, он вдруг все понял: род Цезаря вел свое происхождение от Венеры, и, значит, он, Помпей, украшая храм Венеры Победоносной, отдавал Цезарю власть.
…Наконец он увидел берег — узкую полоску земли на горизонте — и подумал: «Все. Кончено». Корнелия незаметно подошла сзади и, обвив его шею руками, проговорила:
— Я так испугалась, когда, проснувшись, не увидела тебя рядом.
— Почему? — спросил Помпей с непонятной для самого себя тревогой.
Он не понял, но Корнелия как будто бы поняла, виновато отвела взгляд в сторону, тихо ответила:
— Не знаю.
И в ту же минуту Помпей ясно осознал, что конец неминуем и совсем близок. И еще: он там, где узкая полоска земли с каждой минутой становится все шире.
— Иди, Корнелия, — сказал он как можно нежнее, стараясь, чтобы она не уловила дрожь в его голосе, — здесь прохладно. Иди, я скоро приду.
Жена ушла, а Помпей смотрел в ту сторону, где была земля и где его ждала смерть. Следовало бы позвать капитана и приказать ему изменить курс, не приближаться к александрийскому берегу. Но он не сделал этого — не мог перебороть ту силу, что все последние годы лишала его воли и мужества. Да, наружно он оставался прежним Помпеем — высокомерным, решительным, гордым, настоящим олицетворением величия и силы Рима, и все, по крайней мере друзья, воспринимали его как прежнего. Но он стал другим, и все в нем стало другим: высокомерием он прикрывал непонимание, гордостью — страх. Что же до решительности, то и она была теперь особого свойства: он совершал поступки только для того, чтобы действовать, чтобы никто не догадался о сомнениях Помпея — императора Помпея, прозванного Великим…
При Фарсале у Цезаря насчитывалось двадцать две тысячи воинов, а у Помпея — в два раза больше. Но Помпей знал, что битва будет проиграна. И не потому, что его солдаты уступали железным легионерам Цезаря в мужестве и сноровке, а потому, что тот, кого называли Помпеем, уже не был им. Эра Помпея закончилась, наступала эра Цезаря. Воинская доблесть, талант полководца — все это было и у Цезаря. Но у Помпея эти качества проявлялись в чистом виде, были его сущностью, тогда как у Цезаря они являлись лишь подспорьем и прикрытием хитрости, беспринципности и коварства. Помпей завоевывал любовь народа, а Цезарь покупал ее. Эра Помпея закончилась, и прежний Помпей умер еще задолго до Фарсала.
Он не принимал участия в сражении, лишь объехал свои войска еще до начала, отдавая бессмысленные уже приказы и пытаясь вселить мужество в солдат — мужество, которого сам уже не имел.
Он стоял на правом фланге, а когда увидел, что его левый фланг смят, развернул коня и возвратился в лагерь, уединился в своей палатке и безмолвно сидел там до тех пор, пока в лагерь не ворвались легионеры Цезаря. Услышав лязг мечей и крики бегущих, он тяжело поднялся, вышел из палатки, сел в седло и шагом, не торопясь, словно уже в который раз испытывая судьбу, покинул лагерь. Погони не было, в сопровождении немногих друзей он беспрепятственно продолжал путь, предаваясь размышлениям. В течение тридцати четырех лет он не знал, что такое поражение и бегство, а вот теперь узнал и не испытывал особенной горечи, лишь опустошенность и равнодушие.
Так он достиг моря. Переночевал в какой-то рыбацкой хижине. На рассвете вместе со спутниками взошел на борт небольшого судна, рабам же велел не боясь идти к Цезарю. Вскоре, плывя вдоль берега, они заметили большой торговый корабль и пошли в его сторону. Хозяин узнал Помпея, все понял и, не расспрашивая, не ожидая ни обращений, ни слов, принял его на борт со всеми, кого тот просил принять (их и осталось-то с Помпеем всего трое: старые друзья — Лентул и Фавоний да вольноотпущенник Филипп, бывший при Помпее уже более двадцати лет).
Без происшествий они добрались до острова Лесбос и вошли в гавань Митилены. Помпей попросил Лентула сойти на берег и сообщить обо всем Корнелии. Корнелия удивилась, увидев грустное лицо посланника, — ведь она была уверена, что исход войны решился в победном для Помпея сражении при Диррахии. Услышав правду, она лишилась чувств. Затем, с трудом придя в себя, она, проявив неожиданное мужество, не стала, как это присуще женщинам, причитать и плакать, но бросилась бежать через весь город к морю. Поднявшись на корабль, она встала перед Помпеем на колени и, обняв его ноги, проговорила только:
— Я буду с тобой до конца.
Помпей был так растроган, что не смог сдержать слезы.
Все стоявшие рядом отвернулись.
В тот же день они снялись с якоря и вскоре прибыли в Анталию, город на побережье Внутреннего моря, в Памфилии[28]. Там к Помпею присоединились несколько триер, собрались воины и шестьдесят сенаторов, те, кому Цезарь был особенно ненавистен. Сенаторы уговаривали его проявить мужество, набрать новое войско и продолжить войну. Но Помпей ответил решительным отказом, заявив, что боги не желают его победы, что он устал, а главное, больше не хочет, чтобы римляне убивали друг друга.
Он решил отправиться в Сирию, где наместником до сих пор был его тесть Метелл Сципион, но получил неожиданный отказ. Присланный от Сципиона трибун поведал Помпею о том, что в Антиохии и Дамаске, лишь только туда дошли слухи, что Помпей собирается укрыться там, начались волнения. Влиятельные жители Антиохии и Дамаска, а также римские граждане, занимающиеся там торговлей, вооружили население с целью не допустить туда Помпея. Прокуратор Метелл Сципион вынужден был укрываться в своем дворце под охраной двух легионов.
Помпею ничего не оставалось делать, как просить убежища в Египте, несмотря на то что там шла война между детьми недавно умершего царя Птоломея Авлета — Птоломеем Дионисом и Клеопатрой[29]. В свое время Помпей оказал их отцу важные услуги и надеялся, что дети не забыли об этом. Раздумывать было некогда — Помпей уже получил известия, что Цезарь преследует его.
Помпей послал к Птоломею Дионису просьбу принять его в Александрии в качестве гостя и друга его отца и оказать поддержку в несчастье. Молодому царю исполнилось в то время лишь двенадцать лет, и все решения принимали за него прежние слуги его отца, воспитатели наследника: евнух Потин, учитель риторики грек Тиодот и бывший командир царских гвардейцев египтянин Ахилла. Если бы Помпей мог знать,
