разговаривали вчера. Окна были все так же завешены, и в комнате стоял полумрак. Антипатр подошел к окну и резким движением раздвинул шторы. Подняв голову, он подставил лицо под лучи солнечного света, закрыл глаза и долго стоял так.
Через несколько дней Цезарь покинул Антиохию. Антипатр и Ирод провожали его до сирийской границы. Цезарь держался просто, был весел и оказывал Антипатру все возможные знаки внимания.
Проводив Цезаря, Антипатр и Ирод вернулись в Иудею. До Иерусалима уже дошли известия о назначении Антипатра наместником Иудеи. Гиркан устроил ему торжественную встречу у главных ворот города. Ворота были украшены цветами, на высоком помосте, устланном коврами, восседали первосвященник Гиркан, Фазаель и Малих, в последнее время сблизившийся с Гирканом. Перед помостом выстроились ряды воинов, их шлемы и латы ослепительно блестели на солнце. Огромные толпы народа, едва ли не большая часть всех жителей Иерусалима, окружали помост и равнину перед воротами. Когда Антипатр подъехал и спрыгнул с седла, Гиркан сошел с помоста и под приветственные крики солдат и шум толпы накинул ему на плечи пурпурную мантию и собственноручно завязал тесемки. Потом он, пропустив вперед Антипатра, снова взошел на помост.
Сначала Гиркан обратился с речью к народу, объявив о его назначении, восхваляя его доблесть и мудрость.
Когда наступила очередь Антипатра, он сначала медленно обвел глазами толпу, потом, подняв правую руку, заговорил громко и уверенно.
Он сказал, что люди, преданные первосвященнику Гиркану, будут жить счастливо и спокойно, наслаждаясь благами мира. Всякий может не опасаться за свое имущество, и он, Антипатр, будет строго следить за соблюдением древних законов и обычаев. Но тот, кто даст обольстить себя несбыточными мечтами о свободе, кто даст увлечь себя мятежникам, тот найдет в нем, Антипатре, деспота вместо заботливого друга, а в первосвященнике вместо отца страны — тирана, в римлянах и Цезаре вместо руководителей и друзей — врагов.
— Потому что, — закончил он чуть хриплым от напряжения голосом, — римляне не потерпят унижения того, кого они сами возвысили.
Люди слушали затаив дыхание. Когда речь завершилась, раздались приветственные возгласы. Но это кричали солдаты. Народ молчал, и Ироду, стоявшему за спиной отца, это молчание показалось зловещим.
Антипатр не только смирился с возвышением Малиха, но и открыто выказывал ему знаки уважения и дружбы. Когда Ирод спросил отца, почему он это делает, и прямо заявил, что Малих тайно ненавидит всю их семью, Антипатр ответил:
— Ненавидит так же, как и большинство жителей Иудеи. Но, во-первых, подумай, за что им нас любить, а во-вторых, Малиха любит народ, и он необходим нам сейчас не меньше, чем Гиркан.
— Значит, пройдет время, и, когда они будут нам не нужны, мы сможем легко избавиться от них? Правильно ли я понял тебя, отец?
— Нет, неправильно. — Антипатр пристально смотрел на сына, как бы оценивая в нем что-то. — Я хочу, чтобы они приняли нас. Не полюбили — этого мы никогда не сможем добиться, — но приняли. Чтобы они не видели в нас захватчиков, подобных римлянам, но поняли, что мы отстаиваем их интересы.
Выдержав взгляд отца, Ирод усмехнулся:
— Ты желаешь, чтобы я отстаивал интересы Малиха? Разве ты забыл, как они, Малих и Пифолай, вели себя, когда Александр поднял мятеж и шел на Иерусалим или когда Пифолай с тысячью воинов ушел к Аристовулу?
— Я ничего не забыл, — с досадой на лице произнес Антипатр, — Но не забывай и ты, что с ними вместе шли люди, очень много людей, а они — наш народ, и другого нам не дано. Нельзя покорить их одной лишь силой оружия — к строгости необходимо прибавить любовь. Вспомни Цезаря и наше возвышение — он умеет прощать врагов и делать из них друзей, — Антипатр помолчал и вдруг, покачав головой, проговорил с горечью: — Ирод, Ирод, я боюсь за тебя!
Ирод ушел недовольный и встревоженный. Он был недоволен, что отец снова заговорил об этой проклятой любви. Представляя себе лицо Малиха, Пифолая или любое другое лицо из толпы, Ирод сжимал кулаки — он ненавидел их всех и чувствовал, что никогда не примет слов отца.
Встревожился же он от горечи Антипатра, с какой тот говорил: «Ирод, Ирод, я боюсь за тебя!» Надо было знать железный нрав Антипатра — если уж он выказывает свои чувства так явно, то, значит, по- настоящему недоволен сыном. А ведь после возвышения Антипатра Цезарем Ирод ждал, что отец назначит его на высокий пост. Он был уверен, что так оно и будет — на кого же еще опираться отцу, как не на него, Ирода? Но после этого неприятного разговора уверенности в нем значительно поубавилось, а тревога возросла.
Через несколько дней во дворце Гиркана собрался государственный совет. Кроме первосвященника и Антипатра присутствовали все члены Синедриона, а также Малих и оба брата — Фазаель и Ирод. Несколько часов длилось обсуждение. Вопросы были разные — от крупных, определявших государственную политику (отношения с наместником Сирии, союз с Аравийским царством), до мелких (ремонтные работы в одном из притворов Иерусалимского храма или штрафы с торговцев, загрязнявших рыночную площадь). Причем обсуждение незначительных вопросов зачастую вызывало особенно бурные споры.
Ирод исподлобья, с неприкрытым презрением смотрел на членов Синедриона, этих немощных старцев, вообразивших себя настоящими государственными мужами, — важных, кичливых, заумных. Они-то думают, что могут влиять на судьбу страны. А Ирод знал, что они ничего не могут, и пригласили их сюда только для того, чтобы они своим присутствием, гордым видом и нагоняющими тоску речами изображали законность существующей власти, соблюдение традиций и, главное, представляли народ, копошащийся где-то за толстыми стенами дворца.
Ирод не понимал, зачем отец пригласил его сюда, передав настоятельную просьбу первосвященника, — он молчал, скучал, чувствовал себя лишним. Время от времени Гиркан или кто-то из членов Синедриона обращались к Фазаелю, и тот почтительно отвечал на их вопросы. Ирода же, казалось, никто не замечал.
Наконец обсуждения завершились. Все уже собрались было разойтись и лишь ожидали разрешения первосвященника. И он, восседавший на троне своего отца, — тщедушный, жалкий, — поднял сухую костлявую руку, и… Того, что он сказал, не ожидал никто. Гиркан провозгласил, что назначает Фазаеля начальником Иерусалима и окрестностей, Ирода — начальником Галилеи[33] , а кроме того, начальником над всеми войсками Иудеи. Объявив это, Гиркан медленно опустил руку и, медленно же поведя головой, величественным взглядом оглядел присутствующих. В иные моменты Гиркан умел представиться настоящим царем — сильным, беспрекословным, даже мужественным, и тогда тело его казалось крепким, взгляд — пугающим, и он становился похожим на своего отца, грозного царя Александра.
У членов Синедриона вытянулись лица, а оба брата — и Фазаель и Ирод — не сумели скрыть удивления. Лишь лицо Антипатра оставалось спокойным. Ирод заметил в углах его рта презрительную усмешку.
Все конечно же были готовы к тому, что оба брата получат высокие посты — кого же еще должен был возвысить Антипатр, если не собственных сыновей (выродков, псов облезлого шакала, как называли их в Иерусалиме). Но никто не ожидал, что это случится так скоро и возвышение будет столь значительным, оскорбительным и для членов Синедриона, и для жителей Иерусалима.
Малих сидел не шевелясь, крепко сжав кулаки. То, что объявил первосвященник, он воспринял как личное унижение. Кто-то за его спиной прошептал:
— Их остановит только смерть, но разве есть в Иудее человек, который отважится на это?!
«Есть!» — подумал Малих и вздрогнул, ему почудилось, что он произнес слово вслух. Затаив дыхание, он повел глазами по сторонам и, лишь убедившись в обратном, облегченно выдохнул. Поймав на себе изучающий взгляд Антипатра, Малих заставил себя улыбнуться и, не ограничившись улыбкой, поднялся и произнес чуть отрывистым от волнения голосом:
— Восславим величие первосвященника, мудрость Антипатра и доблесть его сыновей!
Члены Синедриона ответили приветственным гулом, больше похожим на тяжелый вздох. Гиркан
