Какое-то время мы нанимали студентов-выпускников, чтобы они учили мальчика, но они только мешали его обучению. Майло – классический самоучка, целеустремленный, не требующий чьей-либо подсказки, и он уже прошел курс средней школы.
Я горжусь этим малышом, но и чуточку побаиваюсь. Учитывая умственные способности Майло, мне, скорее всего, не придется учить его такому скучному занятию, как бейсбол. Но это и хорошо, потому что я сам не преуспел ни в одном виде спорта.
На правом от компьютера крыле стола лежала большая книга, открытая на схеме какого-то устройства, включающего в себя микропроцессоры, блоки памяти, платы для подключения и многое-многое другое, не менее загадочное, связанное между собой соединительными линиями.
Если возникала необходимость микропайки, ни я, ни Майло к этому не допускались. Такая работа доверялась только Пенни. У нее, в конце концов, твердая рука художницы, эмоциональная зрелость, пока недоступная Майло, и умение обращаться с инструментами, о котором я могу только мечтать.
Постоянно изменяющаяся заставка, похожая на кипящую массу синей протоплазмы, вдруг стала зловещей, словно могла выплеснуться с экрана и заполнить спальню. Мне захотелось выключить компьютер, но я этого не сделал. Майло оставил его работающим не без причины.
Вернувшись к кровати, я какое-то время смотрел на сына в тусклом свете лампы. Прекрасное дитя.
Я очень волновался из-за него.
Он не дружил с детьми своего возраста, потому что скучал в их компании. Круг его общения составляли Пенни, Лесси, Вивьен Норби, Клотильда, Гримбальд и я.
Я надеялся, что он сумеет вести нормальный образ жизни, насколько позволят дарованные ему таланты, но чувствовал, что не смогу указать ему путь к этой самой нормальной жизни. Я хотел, чтобы моему сыну досталось много смеха и еще больше любви, чтобы он оценил красоту этого мира и присущую ему загадочность, познал радость маленьких достижений, пустячков и глупостей, всегда помнил о миллионе удивительных маленьких картинок в одной большой и был хозяином своего дара, а не его рабом. Поскольку я и представить себе не мог, каково это, быть таким одаренным мальчиком, я не годился в поводыри. И обычно дорогу нам приходилось искать вдвоем.
Я любил его достаточно сильно, чтобы уберечь от любых ужасов и умереть самому ради его спасения.
Но как бы ты ни заботился о другом человеке, не в твоих силах гарантировать ему счастливую жизнь ни любовью и деньгами, ни жертвами. Ты можешь только делать все, что в твоих силах… и молиться за него.
Я поцеловал Майло в лоб, не потревожив его сна. В порыве нежности поцеловал Лесси в голову. Ей понравилось такое проявление теплых чувств, а у меня на губах осталась шерсть.
Часы на столике у кровати показывали пять утра. Через семь с половиной часов собака будет сидеть на диване у окна гостиной, смотреть на улицу и гадать, когда же я вернусь с самым дорогим ей человеком, а мы с Майло – есть ленч в ресторане «Рокси», шпионя за знаменитым литературным критиком.
Глава 5
В десять минут первого, в разгаре ленча, посетители «Рокси» вели себя более шумно, чем за обедом, но атмосфера расслабленности оставалась, способствуя размеренной беседе.
Хамал Саркисян усадил нас за столик на двоих в глубине длинного прямоугольного зала. Для Майло положил на стул надувную подушку.
– Будешь пить вино за ленчем? – спросил Хамал мальчика.
– Стакан или два, – подтвердил Майло.
– Я тебе их подам через пятнадцать лет.
Я сказал Пенни, что мы с Майло поедем в библиотеку, в магазин электроники, чтобы купить недостающие детали для его очередного проекта, а потом в «Рокси» на ленч. Я говорил правду. Никогда не лгу Пенни.
Но не упомянул, что за ленчем собираюсь взглянуть на избегающего публичной известности Ширмана Ваксса. Опускать часть правды – тоже обман, и такой поступок заслуживает осуждения.
Не собираясь подходить к критику или заговаривать с ним, я полагал, что в этом маленьком обмане нет ничего худого. Мне не хотелось тревожить Пенни и выслушивать ее строгий наказ: «Плюнь и разотри».
Однажды я уже обманул ее, не сказав всей правды. И тогда все обстояло куда серьезнее. В самом начале наших отношений и десять последующих лет я всячески избегал упоминания об одном крайне важном событии, которое оказало ключевое влияние на мою жизнь. Боялся, что мои слова окажутся слишком тяжелой ношей для плеч Пенни и раздавят ее.
Мы с Майло приехали раньше Ваксса, то есть я мог не опасаться обвинения в предумышленном убийстве, которое мне бы обязательно предъявили, если бы я повторил ту же ошибку, что допустил с гаражными воротами: случайно въехал бы задним ходом в ресторан и раздавил сидящего за столом критика.
Выбор наблюдательного пункта мы с Хамалом обговорили утром, в телефонном разговоре, и теперь он указал на столик в центре ресторана.
– Он сядет там, у окна. Всегда читает книгу за едой. Вы его узнаете. Он – странный человек.
Ранее я нашел в Интернете единственную фотографию Ваксса, и выяснилось, что пользы от нее никакой. Очень уж размазанным получилось изображение, как на всех фотографиях снежного человека, идущего лесом или по полю.
– Кто этот странный человек? – спросил Майло после ухода Хамала.
– Один мужчина. Посетитель ресторана. Хамал думает, что он странный.
– Почему?
– У него во лбу третий глаз.
Майло фыркнул:
– Ни у кого нет во лбу третьего глаза.
– У этого парня есть. И еще в носу четыре ноздри.
– Да, – взгляд Майло стал ледяным, словно у детектива отдела расследования убийств. – И какой у него домашний любимец? Летающий гавик?
– Два. Он научил их выполнять фигуры высшего пилотажа.
Изучая меню, заказывать мы не торопились, пили лимонный ледяной чай и говорили о любимых пирожных, мультфильмах, которые показывали утром по субботам, и об инопланетянах. Никак не могли решить, с какими намерениями они прилетят на Землю: чтобы научить всему, что знают сами, или чтобы съесть нас всех. Мы поговорили о собаках вообще, о Лесси в частности, об аномалиях прохождения электрического тока через магнитное поле.
В последней части разговора я, правда, лишь мычал и фыркал, будто изображал упомянутого выше снежного человека.
Ровно в половине первого в ресторан вошел приземистый мужчина с «дипломатом» в руке. Хамал проводил его к тому самому столику у окна.
Справедливости ради следует отметить, что мужчина был не столько приземистый, как здоровенный. При широченных плечах лишнего веса у Ваксса не наблюдалось. Чувствовалось, что мышцы у него просто литые.
А такая толстая шея могла удержать и каменную голову идола из ацтекского храма. Лицу природа определенно уделила больше внимания, чем фигуре. Возможно, не природа, а высококлассный пластический хирург. Такое лицо (широкий лоб, благородный нос, волевой подбородок) вполне годилось для того, чтобы запечатлеть его на монете времен Римской империи.
И выглядел он лет на сорок, а не на сто сорок, как это утверждала онлайновая энциклопедия. Густые волосы, правда, преждевременно поседели.
На ленч он прибыл в темно-серых брюках, пепельно-сером пиджаке спортивного покроя с кожаными заплатами на локтях, белой рубашке и красном галстуке-бабочке. Отчасти выглядел коллежским профессором, отчасти – борцом рестлинга. Создавалось ощущение, что профессор и борец вошли в камеру для телепортации (как в фильме «Муха»[9]), а к концу путешествия их атомы перемешались между собой.
Из «дипломата» он достал книгу в переплете и что-то непонятное, вроде бы какое-то стальное орудие
