«Вот беда, так беда! – думает он. – Ах, зачем я брал золотое перо жар-птицы? Зачем коня не послушался?»
Вспомнил про своего богатырского коня и говорит царю:
– Царь-государь! Позволь перед смертью пойти с конем попрощаться.
– Хорошо, ступай попрощайся!
Пришел стрелец к своему богатырскому коню и слезно плачет.
– О чем плачешь, хозяин?
– Царь велел в кипятке искупаться.
– Не бойся, не плачь, жив будешь! – сказал ему конь и наскоро заговорил стрельца, чтобы кипяток не повредил его белому телу.
Вернулся стрелец из конюшни; тотчас подхватили его рабочие люди – и прямо в котел; он раз-другой окунулся, выскочил из котла – и сделался таким красавцем, что ни в сказке сказать, ни пером написать.
Царь увидал, что он таким красавцем сделался, захотел и сам искупаться; полез сдуру в воду и в ту ж минуту обварился.
Царя схоронили, а на его место выбрали стрельца-молодца; он женился на Василисе-царевне и жил с нею долгие лета в любви и согласии.
Сивко-бурко
Жил-был старик; у него было три сына, третий-от Иван-дурак, ничего не делал, только на печи в углу сидел да сморкался. Отец стал умирать и говорит:
– Дети! Как я умру, вы каждый поочередно ходите на могилу ко мне спать по три ночи, – и умер.
Старика схоронили.
Приходит ночь; надо большому брату ночевать на могиле, а ему – коё лень, коё боится, он и говорит малому брату:
– Иван-дурак! Поди-ка к отцу на могилу, ночуй за меня. Ты ничего же не делаешь!
Иван-дурак собрался, пришел на могилу, лежит; в полночь вдруг могила расступилась, старик выходит и спрашивает:
– Кто тут? Ты, большой сын?
– Нет, батюшка! Я, Иван-дурак.
Старик узнал его и спрашивает:
– Что же больш-от сын не пришел?
– А он меня послал, батюшка!
– Ну, твое счастье!
Старик свистнул-гайкнул богатырским посвистом:
– Сивко-бурко, вещий воронко!
Сивко бежит, только земля дрожит, из очей искры сыплются, из ноздрей дым столбом.
– Вот тебе, сын мой, добрый конь; а ты, конь, служи ему, как мне служил.
Проговорил это старик, лег в могилу.
Иван-дурак погладил, поласкал сивка и отпустил, сам домой пошел.
Дома спрашивают братья:
– Что, Иван-дурак, ладно ли ночевал?
– Очень ладно, братья!
Другая ночь приходит. Середний брат тоже не идет ночевать на могилу и говорит:
– Иван-дурак! Поди на могилу-то к батюшке, ночуй и за меня.
Иван-дурак, не говоря ни слова, собрался и покатил, пришел на могилу, лег, дожидается полночи.
В полночь также могила раскрылась, отец вышел, спрашивает:
– Ты, середний сын?
– Нет, – говорит Иван-дурак, – я же опять, батюшка!
Старик гайкнул богатырским голосом, свистнул молодецким посвистом:
– Сивко-бурко, вещий воронко!
Бурко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом.
– Ну, бурко, как мне служил, так служи и сыну моему. Ступай теперь!
Бурко убежал; старик лег в могилу, а Иван-дурак пошел домой. Братья опять спрашивают:
– Каково, Иван-дурак, ночевал?
– Очень, братья, ладно!
На третью ночь Иванова очередь; он не дожидается наряду, собрался и пошел.
Лежит на могиле; в полночь опять старик вышел, уж знает, что тут Иван-дурак, гайкнул богатырским голосом, свистнул молодецким посвистом:
– Сивко-бурко, вещий воронко!
Воронко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом.
– Ну, воронко, как мне служил, так и сыну моему служи!
Сказал это старик, простился с Иваном-дураком, лег в могилу.
Иван-дурак погладил воронка, посмотрел и отпустил, сам пошел домой. Братья опять спрашивают:
– Каково, Иван-дурак, ночевал?
– Очень ладно, братья!
Живут; двое братовей ро?бят, а Иван-дурак ничего. Вдруг от царя клич: ежели кто сорвет царевнин портрет с дому чрез сколько-то много бревен, за того ее и взамуж отдаст.
Братья сбираются посмотреть, кто станет срывать портрет. Иван-дурак сидит на печи за трубой и бает:
– Братья! Дайте мне каку лошадь, я поеду посмотрю же.
– Э! – взъелись братья на него. – Сиди, дурак, на печи; чего ты поедешь? Людей, что ли, смешить!
Нет, от Ивана-дурака отступу нету! Братья не могли отбиться:
– Ну, ты возьми, дурак, вон трехногую кобыленку!
Сами уехали. Иван-дурак за ними же поехал в чисто поле, в широко раздолье; слез с кобыленки, взял ее зарезал, кожу снял, повесил на поскотину, а мясо бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом:
– Сивко-бурко, вещий воронко!
Сивко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в одно ушко залез – напился-наелся, в друго вылез – оделся, молодец такой стал, что и братьям не узнать!
Сел на сивка и поехал срывать портрет. Народу было тут видимо-невидимо; завидели молодца, все начали смотреть.
Иван-дурак с размаху нагнал, конь его скочил, и портрет не достал только через три бревна. Видели, откуда приехал, а не видали, куда уехал!
Он коня отпустил, сам пришел домой, сел на печь. Вдруг братья приезжают и сказывают женам:
– Ну, жены, какой молодец приезжал, так мы такого сроду не видали! Портрет не достал только через три бревна. Видели, откуль приехал; не видали, куды уехал. Еще опять приедет...
Иван-дурак сидит на печи и говорит:
– Братья, не я ли тут был?
– Куда, к черту, тебе быть! Сиди, дурак, на печи, да протирай нос-от.
Время идет. От царя тот же клич. Братья опять стали собираться, а Иван-дурак и говорит:
– Братья! Дайте мне каку-нибудь лошадь.
Они отвечают:
– Сиди, дурак, дома! Другу? лошадь ты станешь переводить!
Нет, отбиться не могли, велели опять взять хромую кобылешку. Иван-дурак и ту управил, заколол, кожу развесил на поскотине, а мясо бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом:
– Сивко-бурко, вещий воронко!
Бурко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в право ухо залез – оделся, выскочил в лево – молодцом сделался, соскочил на коня, поехал; портрет не достал только за два бревна. Видели, откуда приехал, а не видели, куда уехал!
