витые,А на стенах лазурных святые —Полукрадено это добро…Вся в цветах, как «Весна» Боттичелли,Ты друзей принимала в постели,И томился драгунский Пьеро, — Всех влюбленных в тебя суевернейТот, с улыбкой жертвы вечерней,Ты ему как стали – магнит.Побледнев, он глядит сквозь слезы,Как тебе протянули розыИ как враг его знаменит.Твоего я не видела мужа,Я, к стеклу приникавшая стужа…Вот он, бой крепостных часов…Ты не бойся – дома не мечу, —Выходи ко мне смело навстречу —Гороскоп твой давно готов…Глава третьяВедь под аркой на Галерной…
А. АхматоваВ Петербурге мы сойдемся снова,
Словно солнце мы похоронили в нем.
О. МандельштамТо был последний год…
М. ЛозинскийПетербург 1913 года. Лирическое отступление: последнее воспоминание о Царском Селе. Ветер, не то вспоминая, не то пророчествуя, бормочет:
Были святки кострами согреты,И валились с мостов кареты,И весь траурный город плылПо неведомому назначенью,По Неве иль против теченья, — Только прочь от своих могил.На Галерной чернела арка,В Летнем тонко пела флюгарка,И серебряный месяц яркоНад серебряным веком стыл.Оттого, что по всем дорогам,Оттого, что ко всем порогамПриближалась медленно тень,Ветер рвал со стены афиши,Дым плясал вприсядку на крышеИ кладбищем пахла сирень.И царицей Авдотьей заклятый,Достоевский и бесноватый,Город в свой уходил туман.И выглядывал вновь из мракаСтарый питерщик и гуляка,Как пред казнью бил барабан…И всегда в духоте морозной,Предвоенной, блудной и грозной,Жил какой-то будущий гул…Но тогда он был слышен глуше,Он почти не тревожил душиИ в сугробах невских тонул.Словно в зеркале страшной ночиИ беснуется и не хочетУзнавать себя человек, —А по набережной легендарнойПриближался не календарный —Настоящий Двадцатый Век.А теперь бы домой скорееКамероновой ГалереейВ ледяной таинственный сад,Где безмолвствуют водопады,Где все девять[84] мне будут рады,Как бывал ты когда-то рад.Там за островом, там за садомРазве мы не встретимся взглядомНаших прежних ясных очей,Разве ты мне не скажешь сноваПобедившее смерть словоИ разгадку жизни моей?Глава четвертая и последняяЛюбовь прошла, и стали ясны
И близки смертные черты.
Вс. К.Угол Марсова Поля. Дом, построенный в начале XIX века братьями Адамини. В него будет прямое попадание авиабомбы в 1942 году. Горит высокий костер. Слышны удары колокольного звона от Спаса на Крови. На Поле за метелью призрак дворцового бала. В промежутке между этими звуками говорит сама Тишина:
Кто застыл у померкших окон,На чьем сердце «палевый локон»,У кого пред глазами тьма? —«Помогите, еще не поздно!Никогда ты такой морознойИ чужою, ночь, не была!»Ветер, полный балтийской соли,Бал метелей на Марсовом Поле,И невидимых звон копыт…И безмерная в том тревога,Кому жить осталось немного,Кто лишь смерти просит у БогаИ кто будет навек забыт.Он за полночь под окнами бродит,На него беспощадно наводитТусклый луч угловой фонарь, —И дождался он. Стройная маскаНа обратном «Пути из Дамаска»Возвратилась домой… не одна!Кто-то с ней «без лица и названья»…Недвусмысленное расставаньеСквозь косое пламя костраОн увидел. – Рухнули зданья…И в ответ обрывок рыданья:«Ты – Голубка, солнце, сестра! —Я оставлю тебя живою,Но ты будешь моей вдовою,А теперь…Прощаться пора!»На площадке пахнет духами,И драгунский корнет со стихамиИ с бессмысленной смертью в грудиПозвонит, если смелости хватит…Он мгновенье последнее тратит,Чтобы славить тебя.Гляди:Не в проклятых Мазурских болотах,Не на синих Карпатских высотах…Он – на твой порог!Поперек.Да простит тебя Бог!(Сколько гибелей шло к поэту,Глупый мальчик: он выбрал эту,– Первых он не стерпел обид,Он не знал, на каком порогеОн стоит и какой дорогиПеред ним откроется вид…)Это я – твоя старая совестьРазыскала сожженную повестьИ на край подоконникаВ доме покойникаПоложила – и на цыпочках ушла…ПослесловиеВСЕ В ПОРЯДКЕ: ЛЕЖИТ ПОЭМА
И, КАК СВОЙСТВЕННО ЕЙ, МОЛЧИТ.
НУ, А ВДРУГ КАК ВЫРВЕТСЯ ТЕМА,
КУЛАКОМ В ОКНО ЗАСТУЧИТ, -
И ОТКЛИКНЕТСЯ ИЗДАЛЕКА
НА ПРИЗЫВ ЭТОТ СТРАШНЫЙ ЗВУК -
КЛОКОТАНИЕ, СТОН И КЛЕКОТ -
И ВИДЕНЬЕ СКРЕЩЕННЫХ РУК?…
Часть втораяРЕШКА…я воды Леты пью,
Мне доктором запрещена унылость.
ПушкинIn my beginning is my end.
T. S. Eliot[85]Место действия – Фонтанный Дом. Время – 5 января 1941 г. В окне призрак оснеженного клена. Только что пронеслась адская арлекинада тринадцатого года, разбудив безмолвие великой молчальницы-эпохи и оставив за собою тот свойственный каждому праздничному или похоронному шествию беспорядок – дым факелов, цветы на полу, навсегда потерянные священные сувениры… В печной трубе воет ветер, и в этом вое можно угадать очень глубоко и очень умело спрятанные обрывки Реквиема. О том, что мерещится в зеркалах, лучше не думать.
…жасминный куст,
Где Данте шел и воздух пуст.
Н. К.IМой редактор был недоволен,Клялся мне, что занят и болен,Засекретил свой телефонИ ворчал: «Там три темы сразу!Дочитав последнюю фразу,Не поймешь, кто в кого влюблен,IIКто, когда и зачем встречался,Кто погиб, и кто жив остался,И кто автор, и кто герой, —И к чему нам сегодня этиРассуждения о поэтеИ каких-то призраков рой?»IIIЯ ответила: «Там их трое — Главный был наряжен верстою,А Другой как демон одет, —Чтоб они столетьям достались,Их стихи за них постарались,Третий прожил лишь двадцать лет,IVИ мне жалко его». И сноваВыпадало за словом слово,Музыкальный ящик гремел.И над тем флаконом надбитымЯзыком кривым и сердитымЯд неведомый пламенел.VА во сне все казалось, что этоЯ пишу для Артура либретто,И отбоя от музыки нет.А ведь сон – это тоже вещица,Soft embalmer[86], Синяя птица,Эльсинорских террас парапет.VIИ сама я была не рада,Этой адской арлекинадыИздалека заслышав вой.Все надеялась я, что мимоБелой залы, как хлопья дыма,Пронесется сквозь сумрак
