По справедливости: эссе о партийности бытия

горожанином, не превращаясь при этом в гражданина, случается неприятное. Где бы ни находилось место его обитания, он оказывается вечным жителем пригорода, вдохновенным полупролетарием, «прекрасным дилетантом по пути в гастроном», слесарем-интеллигентом со Стругацкими в кармане.

Общество современных «россиян» сплошь состоит из таких людей. Из «постсоветских». Они пережили, а точнее, «прожили» славу революции. Промотали ее за возможность ощутить «переворот в умах», то есть в общем-то «за просто так».

Не только особенность советской политики, но и условие ее возможности состоит в замене национально-государственного строительства «строительством социализма». Создаваемое сообщество «победившего пролетариата» должно было воплощать в себе вызов самой идее национального государства. Однако «победивший пролетариат» все же образовал нечто вроде нации; то была нация преодолевших всяческую укорененность крестьян. Крестьяне избавились от земли, «эмансипировались» от почвы (причем от «почвы» во всем многообразии ее пониманий).

Возникшая нация была – и остается по сей день – нацией, состоящей из людей, объединенных принципом безродности. В нее входят те, кто сделал фундаментом производимого в безостановочном режиме строительства принципиальное избавление от основ, кто из всех многообразных ответвлений фундаментализма выбрал фундаментализм безосновности. Сегодняшними наследниками этой радикальной «пролетарской» безродности выступают те, кто утверждает, будто советская ликвидация неграмотности привела к отчуждению русских от культуры.[48]

Хотим ли мы того или не хотим, нам никуда не уйти от укорененности в советском прошлом – пусть даже этому противится само советское прошлое в лице своих великих покойников. Преодолеть эту укорененность – значит навсегда остаться в советском, даже «слишком советском».

Впрочем, несмотря на все возможные претензии, у советского прошлого есть одно важное преимущество по сравнению с нашим блекленьким настоящим: оно воплощает реальность, малые крупицы которой (как золотые россыпи!) нет-нет, да и сверкнут сейчас посреди гор наваленного хлама.

Вместо заключения АКСИОЛОГИЯ РОССИИ

Родное и общечеловеческое

Россия как общечеловеческая ценность

Кому-то, возможно, представление о России как общечеловеческой ценности может показаться весьма соблазнительным (статья написана по мотивам доклада, произнесенного на «круглом столе» «Россия как общечеловеческая ценность», организованном «Русским журналом» 13 февраля 2006 года). Мол, получила-де наша страна заслуженное признание, добилась наконец справедливости. На равных правах с другими. Внезапно обнаружили, что и в нас есть нечто присущее всем людям. Многие, наверное, даже воспримут это открытие как невероятное завоевание последнего времени. «Всего-то двадцать лет назад мы признали общечеловеческие ценности более важными, чем классовые. И вот надо же, мы сами себя можем признать общечеловеческой ценностью. И другие нас могут признать. В общеевропейский дом пустить».

Подобная постановка вопроса генетически связана с самоедским мировоззрением, которое распространилось у нас во времена перестройки (или, возможно, несколько раньше). Оно было связано с представлением о том, что мы носителями «общечеловеческих» ценностей не являемся, их определяет кто- то другой. Запад. Достаточно просто признать приоритет этих ценностей над своими, и нас тут же примут «за своих». Мы тут же станем частью мировой цивилизации. Однако перестроечная эпоха закончилась именно тогда, когда в полную силу проявила себя апория: чем больше мы делегируем право определять «общечеловеческое» кому-то другому, тем меньше «общечеловеческого» (и просто человеческого!) находят в нас.

Заканчивается все тем, что «нас» попросту перестают воспринимать, а наше «мы» лишается любых атрибутов экзистенциальной неповторимости.

В итоге получается: говоря об общечеловеческих ценностях (в том числе и о России «как общечеловеческой ценности»), мы заведомо лишаем себя возможности того, что можно назвать словом «самоопределение». В этом, собственно, и заключается принцип идеологического самоедства – систематически отказываться принимать в расчет собственную суверенность. В свою очередь это ведет к тому, что «свое» и «чужое» меняются местами. Чужое отныне воспринималось как нечто непреложно позитивное. Свое беспощадно третируется. «Везде хорошо, где нас нет».

Процесс формирования подобного мировоззрения обусловливался очень длительным и исподволь совершавшимся стиранием граней между своим и чужим, которое и открыло возможность описанной инверсии. Надо сказать, что грань между своим и чужим не восстановлена и до сих пор. Любые позитивные черты в себе мы признаем только в том случае, если они одобрены кем-то со стороны. Более того, если сами процедуры одобрения уже апробированы и давно получили санкцию на применение. И по сей день на нас строго взирает Большой Брат.

Определять себя самостоятельно означает не только демонстрировать политическую суверенность. Речь также идет об умении находить ей универсальное бытийное выражение. Основная проблема самого прекраснодушного рассуждения с точки зрения «общечеловеческих» ценностей связана с блокированием политики универсализации собственной суверенности. При этом нет никакого парадокса в том, что, деуниверсализуя свой суверенитет, мы лишаем себя и самого права на существование.

А эта политика, между прочим, имеет самое непосредственное отношение к философской деятельности. По недомыслию отказываясь от нее, мы походя отказываемся и от философии, делая ее ненужной и никчемной. Возникает трагический сценарий, когда мы вместо решения конкретных проблем все больше убеждаем себя в их неразрешимости, попутно избавляясь и от самого средства ее преодоления.

Вместе с тем именно философия необходима нам для того, чтобы избавиться от навязчивого противоречия между «родным» и «вселенским» (ведь и нечто «родное» может обернуться или изначально быть чужим, тогда как «вселенское» вполне может иметь отечественные корни) и разобраться в статусе, назначении и происхождении «общечеловеческих» ценностей.

Что такое «общечеловеческая» ценность?

«Общечеловеческой» является та ценность, которая, во-первых, имеет принципиально неограниченную валидизацию (т. е. в идеале не только может, но и должна цениться всеми), во-вторых, существует по принципу самореализующейся программы. Наделе это означает, что «общечеловеческая» ценность:

• вовлекает в свое обращение сообщество со сколь угодно большим количеством членов;

• наделена возможностью сохраняться при всех возможных «переоценках» (и управлять ими).

В конечном счете «общечеловеческая» ценность более материальна, чем любая материальная ценность, поскольку материализуется непосредственно в самом человеке. Без обладания этой ценностью человек уже как бы и не является человеком.

Это можно выразить и иначе: «общечеловеческая» ценность сама создает своего адресата – общность с атрибутами универсума. Создает тех неповторимых «всех», в которых она находит свое воплощение.

Подобная постановка вопроса имеет, однако, вполне обозримую историю. Человеческая идентичность, рассматриваемая из перспективы ценностей, является идентичностью человека обладающего. Некая конкретная ценность характеризует того, кто ею обладает. «Общечеловеческая» ценность характеризует homo economics, возникшего на Западе в Новое время; таким образом, эта ценность суть средство, с помощью которого идентифицирует себя Запад.

Самоопределение для западного мира представляет собой не что иное, как присвоение. Всего. В том числе и самого себя. При этом присваиваемое рассматривается как товар, а отношения, связанные с присвоением, – как товарные отношения.

Всерьез говорить о России как об «общечеловеческой» ценности не стоит. Это все равно что выявлять ее товарные характеристики. Стоит говорить о ней как о пространстве альтернативных «общечеловеческих» ценностей. Запад производит, чтобы присваивать. Россия присваивает, чтобы производить.

В этом отношении в России все – ресурс, а не произведенный артефакт. Это имеет и свои издержки – образцовой российской продукцией оказывается сырье, а любое изделие, произведенное нашими руками, интерпретируется как не вполне готовая, несколько «сырая» продукция, своеобразный «полуфабрикат».