Предел… или уже за?

палец его правой руки был наведен в точности в мою грудь, словно ствол.

В подвале были включены обе лампы. И Гарри должен был отбрасывать, соответственно, две скошенные четкие тени. Да только он не отбрасывал ни одной.

– Ты… ты тоже выстрелил в нее, Боб! – заговорил Гарри. – Да-да. В нее. Хотя ты может быть и думал в этот момент, что наказываешь меня. Но ведь у меня тогда были черты Сесилии. Ты выстрелил в ее образ! В ее живой образ, Боб, а ведь это уже почти… Словом, пока не прозвучали три эти дурацких выстрела, твоя любимая Сесси продолжала еще хоть как- то пребывать в этом мире.

– Ложь!

Я выкрикнул истерически, потому что я не сумел совсем не поверить казуистике этого чудовища.

– Правда, Боб. И правда состоит в том, что ты теперь, как и я, убийца. Так оно или иначе, а твоими руками довершено то, что начинал я. Мы суть с тобой со-убийцы. Наши души переплелись теснее, чем наши тела сплетались во время занятий сексом. Я утащу тебя с собой в ад, и уж там ты будешь принадлежать мне, мой Боб, только мне…

С этими словами Гарри раскинул руки, как для объятия, и вкрадчиво пошел на меня. Я вяло подобрал с полу револьвер и выстрелил (чем очень рассмешил Гарри). В следующий миг я почувствовал прикосновение его рук… и – слава милосердному Богу! – я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, Гарри не было. Подвал был безвоздушен и пуст, как моя душа. Я для чего-то сбросил флажок, и осмотрел откинутый в сторону барабан. Там оставался один патрон, остальные гнезда зияли чернотой опустевших гильз. Я понял, что это знак.

Пришла непоколебимая, как судьба, уверенность, что жизненный мой путь должен сейчас окончиться. Я вынес, выверил и подписал приговор. И остается только привести его в исполнение.

Но только я осудил – не себя.

И вот, чтобы не оставалось ни у кого никаких сомнений, я оглашаю текст этого приговора.

Я приговариваю сей мир! Я возвышаюсь до осуждения всего человечества – зашедшего в тупик, не способного дать в своей повседневности никаких твердых ориентиров! Ведь я же так верил в этот мир, я так полагался на него, доверчиво позволяя ему постоянно просто нести меня туда, куда он меня несет. Не знаю, веровал ли я в Бога, но я всегда верил в то, что хотя бы образы вот этой реальности, постоянно предстающие глазам – неизменны. Что они и завтра будут все также обозначать то самое, что они обозначали вчера. И что же оказалось на самом деле? Сесилия – это вдруг уже не Сесилия! Гарри – уже не Гарри!.. Да и… этот вот комок пустоты, душный, подобный зияющему отверстию гнезда со стреляной гильзой – да разве же это прежний простой, всегда понятный людям и себе старик Боб?!

Итак, я приговариваю тебя, сей мир! Тебя, разочаровавшее меня человечество. Ты, внешний мир, всегда воспринимался мною как мать – за которой надо просто идти, точно так же, как вылупившиеся цыплята идут за курицей. А ты оказался мачехой!! Я проклинаю тебя! Сейчас, вот сейчас я убью тебя! Я все от тебя терпел как ведомый, но не собираюсь терпеть того, что ты становишься зыбким…

Я где-то как-то прочел, что после смерти человеку открывается какой-то туннель. Черный, мерзко грохочущий… отвратительный и нежеланный. Но все-таки у него в конце – свет.

Сейчас я заглянул в этот ствол. Он темный и холодный, но он, при этом, хотя бы твердый и прямой. Как туннель.

Что же, помолитесь за меня те, кому я делал добро. Чтобы, все-таки, в конце этого туннеля для меня был свет.

2007

,

Notes