Смысл тревоги

может испытывать «отчетливых чувств». Это выглядело так, как будто внутренняя, субъективная неопределенность, присущая тревожному состоянию, выливается в общую неопределенность его способов оценки и внешних, объективных стимулов. Это подтверждает выдвинутый ранее тезис, что сильная тревога разрушает способность осознавать себя по отношению к объектам и, соответственно, является переживанием «растворения» своего Я. Попытка Брауна перебороть тревогу путем осознавания чувств других людей является инсайтом в том смысле, что он сумел бы тогда осознать себя по отношению к другим людям и в равной степени преодолеть состояние, которое мы называем «растворением» своего Я.

Гарольд Браун родился в Индии и был сыном американских миссионеров. Когда его мать была беременна им, двое других детей умерли от чумы. В детстве он чувствовал, что с ним «нянчились», и не только его мать, но и служанки-индианки, которые до семи лет одевали его. Позже родились еще три сестры, с одной из которых ему пришлось вести настоящую борьбу за внимание родителей. «Я хотел быть ребенком», — выразился он. Когда родители принимали сторону его сестры, он чувствовал глубокое негодование и угрозу для себя. Когда пациент был подростком, у его отца диагностировали маниакально- депрессивный психоз, и семья вернулась на родину, где отец был госпитализирован. Несколькими годами позже его отец совершил самоубийство[416].

Решающую роль в возникновении тревоги у Брауна сыграли отношения симбиотической зависимости с матерью. Ранние отношения освещаются двумя важными эпизодами воспоминаний. Первый эпизод относится к пятилетнему возрасту, когда его мать, кормившая одного из младенцев, предложила ему грудь со словами: «Может быть, ты тоже хочешь попить?» Сильное унижение, которое Гарольд испытал при указании, что он был еще ребенком, часто возникало в ходе терапии при обсуждении разных контекстов его отношений с матерью. Второй случай произошел в возрасте восьми лет, когда мать наказала его за шалость тем, что заставила выпороть ее. На этом травматическом переживании от необходимости наказать собственную мать впоследствии сосредоточилось убеждение, что он не может иметь собственное мнение или высказывать суждение независимо от нее, потому что тогда она возьмет на себя роль мученицы и «его руки окажутся связанными». Мать господствовала над ним по формуле: «Если ты идешь против моей власти, ты не любишь меня».

Мать поддерживала Гарольда как во время терапии, так и в течение периодов безработицы. И он, и его мать беспокоились о том, как он будет содержать себя после ее смерти. Даже сейчас письма матери начинались словами «мой дорогой мальчик», а после их получения Гарольду часто снились тревожные сны о том, что его «кто-то пытается убить» или что «русские пытаются подойти к границе маленькой страны». В одном из писем от матери, полученном во время анализа, утверждалось, что, если ее вера в Бога достаточно сильна, то он излечится от болезни через ее веру. Понятно, что Гарольд был обижен замечанием, будто он ничего не может сделать, чтобы помочь себе без ее вмешательства. Происхождение паттерна тревоги у Брауна можно понять в контексте того, что с момента рождения ему приходилось иметь дело с доминирующей, садомазохистского склада матерью, которая реализовывала свою тираническую власть, то прибегая к силе, то с помощью более эффективной (и для Гарольда более болезненной) стратегии — маскируя ее собственной слабостью. Этот конфликт, скрытый за тревожностью, отражен в двух сновидениях первого месяца терапии:

«Я лежал в постели, крепко и с удовольствием прижимая к себе женщину. Тут стало очевидно, что это моя мать. У меня была эрекция, и я был в замешательстве. Как только я попытался отодвинуться, она сказала: «Ты должен доставить мне удовольствие». Тогда я принялся ласкать ее грудь. Из ее грудей произошло извержение семени, как из мужских гениталий».

Примечательно, что в этом сне мать приказывает ему удовлетворить ее и Гарольд приписывает ей сексуальные функции мужчины. Через несколько недель он получил известие, что его мать повредила руку, и эта новость так обеспокоила его, что он немедленно позвонил ей в далекий город, где она жила. Той ночью ему приснился следующий сон:

«Гниющая, разлагающаяся рука высунулась из пещеры в скале, схватила мой пенис и потащила его прочь от меня. Я обезумел и бросился к пещере, чтобы поймать руку, вытянуть ее наружу и заставить отдать мой пенис. Тогда я почувствовал, что кто-то приставил к моей спине нож или пистолет, чтобы я отпустил руку. Кажется, этот другой человек был заодно с рукой, он собирался убить меня, если я ее не отпущу. Я проснулся в ужасе».

Ассоциации с пенисом — «сила», «власть», «у меня самого пенис маленький» — показали, что это слово для Гарольда, как и для многих людей в нашей культуре, символизировало его собственную силу. Поскольку очевидно, что рука принадлежит его матери, этот сон самым простым из всех возможных способов говорит, что мать отняла у него силу и он будет убит, если попытается вернуть ее. В обоих снах Гарольд рассматривает свою мать как носителя огромной власти, в том числе мужской силы, а себя — как жертву ее притязаний.

Его конфликт можно сформулировать так: если он попытается использовать собственные силы, работать и добиваться результатов независимо от матери, то будет убит. А за то, чтобы идти по другому пути, то есть по пути зависимости от матери, ему придется заплатить продолжающимся чувством неадекватности и беспомощности. Этот способ выхода из конфликтной ситуации требует отказа от личной автономии и силы, но, говоря языком символов, лучше быть кастрированным, чем мертвым.

Эти сны могут быть интерпретированы в классическом ключе — через эдипов комплекс, инцест и кастрацию. Но, по моему мнению, значение символов гораздо важнее сексуального содержания. С этой точки зрения, основным моментом первого сна является не сам факт сексуального контакта субъекта с матерью, а то, что мать отдает ему распоряжения. Тот, кто кастрирует Брауна во втором сне, — его мать, а не отец.

Конечно же, в подобных случаях можно найти множество намеков на инцест. Этот важный момент показан в следующем сне: «Я тайно вступил в брак с женщиной старше меня. Я не хотел этого и устроил так, чтобы меня положили в больницу». Вот красноречивое доказательство его борьбы за отделение от матери, которая и привела его в психиатрическую лечебницу (поэтому можно предположить, что его психическое заболевание выполняло функцию защиты от матери). Кто-то может предположить, что его нежелание жениться на той женщине и помещение в больницу были результатом чувства вины, связанного со стремлением к инцесту, но я не считаю нужным предлагать такую интерпретацию. Сон можно истолковать и проще: он знает, что женитьба на матери на самом деле означает порабощение тираном, и готов предпочесть лечение в больнице, если это единственный способ избегнуть такой судьбы. В своем исследовании я рассматриваю феномен инцеста как показатель излишне зависимых отношений человека с родителем, под гнетом которых личность была неспособна «вырасти».

Приведенные выше сны показывают, каким жестоким может оказаться конфликт, затаившийся под невротической тревогой. Неудивительно, что конфликт оказывает такое парализующее и обессиливающее воздействие на Гарольда Брауна. Многие поверхностные данные об этом случае могли бы быть интерпретированы в адлерианском ключе — как тревога, используемая для того, чтобы оставаться под крылом матери или заменяющих ее лиц. Но при такой интерпретации мы не должны упускать из виду калечащий конфликт, скрывающийся под покровом тревожности. Понятно, почему такой человек описывает свои чувства в состоянии тревоги как «борьбу с чем-то в темноте, когда не знаешь, что это такое». Получив от друзей письма с нравоучительными советами, Гарольд отреагировал на них удивительно точной аналогией: «Они [друзья] похожи на людей, призывающих утопающего плыть, но они не знают, что под водой он связан по рукам и ногам».

Теперь мы обращаемся к вопросу о тех событиях, которые обостряли тревогу у Гарольда Брауна. В периоды острой тревоги, которые обычно продолжались от трех до семи дней, было практически невозможно выяснить, что именно в происшедшем повергло его в панику. Когда я побуждал его рассмотреть, что же послужило поводом для тревоги или «того, чего» он боялся, Гарольд настаивал, что все эти обстоятельства не имеют никакого отношения к тревоге, и утверждал: «Я боюсь всего, я боюсь жизни». Он осознавал только сильный, парализующий конфликт. Но его ощущение, что причина имеет лишь второстепенное значение, выглядит весьма логичным, несмотря на то, что событие или