оставил на произвол неприятеля.
Тогда ожил страшный дух насилия, таящийся в толпе и разгорающийся всегда там, где скапливается множество людей: солдаты отпустили узду беснования и рассыпались по краю, сжигая деревни, разрушая храмы; они захватили несметную добычу. Лишь столбы дыма поднимались над местами, где стояли селенья, и поверженные кресты валялись в развалинах церквей. Вилем из Коуниц, рыцарь из дружины Зноемского князя, вернулся в лагерь весь черный, в плаще, прожженном в десяти местах. Его брови и волосы были опалены, и он еле держался в седле от усталости.
— Вилем, — сказал ему Конрад, расширяя пальцем дырку на его рукаве, — ты что, спал на пожарище?
— Ах, — отвечал тот, сияя белозубой улыбкой, — каждая дырка — это одна церковь, сожженная мной, и плащ заменяет мне счеты!
Князь осенил себя крестным знамением, но душа его до того была погружена в общее дело разрушения, что он не удержался от смеха.
Когда Собеслав и Конрад ушли со своими войсками, поднялся Генрих и вторгся в Моравию. Грабя и поджигая с тем же неистовством, дошел он до самого Зноймо. Чешская армия была в ту пору уже возле Дудлеб, но, услыхав о бесчинствах Генриховых солдат, вернулась. И снова чехи нахлынули на Австрийские земли. Поистине, никакая буря не сравнилась бы с ними в лютости, и никогда ярость не изливалась более жестоко и с большей силой. За недолгих десять дней весь тучный приду — найский край обратился в пустыню. Светельский монастырь со всеми окрестными селами был разграблен и сгорел дотла, и отчаяние, задрав полы, с обнаженным задом скакало над пепелищами. Рассказывают — перебито было без числа людей, без числа уведено в оковах в рабство. Рассказывают — солдаты впали в такое неистовство, в такое погибельное бешенство, что ужаснулись и Майнц, и Рим, и самые отдаленные города. Папа Александр, услыхав о случившемся в Австрии, проклял Собеслава и приказал Вилему из Коуниц в покаяние за совершенное им выстроить в своей резиденции монастырь.
ЛОВУШКА
Тот, на кого наложено проклятие, — все равно что прокаженный. Идет он — и все шарахаются от него, умолкают колокола, священник избегает его и никто не обязан держать слово, данное ему. Это относится к простым людям; но князь, властитель над людьми, властитель их любви, находит сторонников даже в таком безмерном несчастии. Ойирь утешает Собеслава, прощает ему вину и старается приуменьшить ее.
— Мой государь, — говорит он, — ты распалился гневом, но не совершил ничего более ужасного, чем другие властители, охваченные жаждой мести. То же самое, что произошло на берегах Дуная, случается и в Италии и во всех землях. Если бы за какой-нибудь сгоревший дом да за нескольких замученных врагов государи подвергались проклятию — во всех храмах пустовали бы королевские скамьи, и ни один не слушал бы святую мессу. Не думай о папе, князь, ибо его проклятие — не кара за грех, а инструмент и оружие твоих врагов. Так что не предавайся излишнему покаянию, но обрати свою мысль к Бедржиху Чешскому, а еще — к брату твоему Ольдриху, который сильно изменился и недобро с тобой разговаривает.
Эти слова удвоили огорчение Собеслава. Он знал образ мыслей брата, знал, что утратил его дружбу. И, желая уговорить его, отправил за ним знатных послов.
Князь Ольдрих принял приглашение брата и поехал в Прагу. Но прибыл он в Град не с одними слугами: его сопровождал вооруженный отряд. Воинов у него было немного, но они не расставались с оружием, быть может, даже спали, не сняв доспехов, и ни словечком не перемолвились с людьми Собеслава. Держались враждебно.
Братья устроили совет, и Собеслав обратился к Ольдриху с такими словами:
— Я сижу на престоле, который ты уступил мне, и долго, храня верность в чувствах, я был связан с твоею душой. Дай Бог и Пречистая Дева никогда нам не разлучаться! Дай Бог понятие мне, как снова стать тебе угодным!
— Еще вчера я подавал тебе руку, — ответил Ольдрих, — а сегодня уже не подам. К этому меня обязывают дружба императора и верность ему, наконец, — твои дела. Дурные вести долетели до меня, князь! Не желай, чтобы я перечислил прежние — достаточно и того, что случилось сейчас, что еще звенит, как отзвук колокола, в который ударили.
— Ты сердишься без причины, — возразил Собеслав, — и разговариваешь, как женщина, которой нашептал ложь какой-нибудь сплетник. Что ты имеешь в виду? Быть может, то, что я велел взять твоих воинов? Ха, просто они мерзли в палатках на дворе, и мечи холодили им бедра. Когда ты поедешь домой, я выпущу их одного за другим, они догонят тебя еще у самых ворот.
Услыхав, что известие, дошедшее до него, — правда, дернул Ольдрих свой пояс и так сильно сжал собственную руку, что суставы хрустнули. Он пришел в ярость и, обычно такой мирный, вспыхнул до того, что начал заикаться. Он закричал:
— Кесарь, который тебя призывает и от встречи с которым ты напрасно уклоняешься, — кесарь, который принимает Бедржиха Чешского и слушает жалобы Генриха Австрийского, положит конец твоей дерзости! Не будешь ты править! Ты лишился рассудка! Не князь ты больше, и скоро я возьму власть!
Собеслав трижды хлопнул в ладони и, когда за дверью послышались шаги, молвил:
— Бог и святые ангелы положили людям отстаивать то, что им было вверено, и я буду отстаивать власть, данную мне. Ты сказал, император зовет меня на суд, а я ответил его послам: не выйду из своей страны! Право, я в безопасности только среди простого народа, Окружающего, меня. Не могу доверять ни кесарю, ни братьям, ни дядьям, ни племянникам — ни даже тебе!
Тут Собеслав дал знак своим воинам, которые вошли в сводчатый покой, и те взяли Ольдриха и ввергли его в темницу. Из мрака ее князь Ольдрих уже не вышел живым.
ШАНТАЖ
Узнав, что Собеслав в стесненных обстоятельствах, зноемский князь Конрад Отто созвал в свой замок знатных дворян и сказал им:
— Слыхали вы прозвище, столь подходящее к Собеславу? Знаете ли, что его называют «крестьянским князем»? И найдется ли среди вас человек, который усомнился бы в том, что Собеслав заслуживает изрядной насмешки?
Взрыв веселья, был ответом на эти слова, дворяне шлепали себя по коленям, хватались за животики и подталкивали друг друга локтями.
— Что ж, — продолжал Конрад, — такое отступление не помешало; зато теперь мы знаем, с кем имеем дело, и можем сказать открыто: великий позор, что дворянами и родовитой знатью повелевает человек, покумившийся с мужичьем! Пора нам положить этому конец. Впрочем, если наш мужицкий властитель выкажет добрую волю и даст нам то, о чем его попросим, — оставим его в покое. Давайте же размотаем клубок Парок и спрядем новую нить!
Переговорив об этом и еще о многом, к делу не относящемся, поехали зноемские дворяне в Чехию. Направлялись они в Градек, разузнав, что князь Собеслав собирается охотиться в тех местах.
На расстоянии примерно одного дневного перехода от Градека пахал поле некий мелкопоместный
