Прибина к толмачу и, схватив его за запястья и сильно сжав их, промолвил:
— Передай мою любовь королю! Передай маркграфу, пусть ожидает вестей, что придут из моей земли! Когда он услышит их, когда донесется до него слух о крепости Мозабург — пускай велит купцам отправляться в ту сторону! Их законы будут уважены, их обычаи соблюдены, и все, что увидят они, — будет похоже на Нитру и на баварские замки.
Закончив речь и простившись с королем, сел Прибина на коня и поехал с дружиной своей в Словинскую землю. И снова пробирались они по лесам, по горам и по той равнине, что снижается к озеру Балатон. Много дней длился их путь, и все эти дни снедало Прибину желание действовать и заниматься трудами властителя. И видел он себя в цветущей Нитре. Видел, как, разбитый, бежит из этой страны, видел воинственные толпы Моймира, и жажда новых трудов сплеталась в сердце его с гневом и ненавистью. Эти два чувства — одно, алкающее власти, и второе, преисполненное гнева, — не покидали его до конца жизни.
Могучая крепость, названная, как и обещал Прибина, Мозабургом, уже поднялась на высоком холме. По безопасным дорогам ехали купцы, леса вокруг селений поредели, уступив место плодородным полям, новая и богатая жизнь входила в страну паннонских словинцев, а сердце князя не утихло. Все та же жажда гнала его дальше, та же ненависть обращала зрак его к границам Моймировой державы.
И случилось лета восемьсот сорок шестого, что король Людовик Немецкий вторгся с войском в Моравию и, победив Моймира, увел его, связанного, в плен. Потом Людовик королевской властью своей посадил на княжеский стол Моймирова племянника, Ростислава. Услышав такую весть, обрадовался Прибина и еще усерднее стал служить королю. С той поры ничто уж не препятствовало воле Людовика воцариться над всеми славянскими княжествами, над Хорватией и землей Словинской, над Нитрой и Моравским краем. Все славянские князья должны были служить ему, и слава имени его, и молва о прекрасных немецких обычаях разнеслись вширь и вдаль.
Это казалось непреложной истиной. В ней были уверены и король, и епископ, и маркграфы имперские, но воля народов восстала против сей истины. Решение зрело. И когда созрело оно, зазвучал некий голос, обращавшийся к подневольному народу и называвший вождя, который должен был стать орудием этого решения.
Было суждено остановить шаги короля.
Было суждено славянской речи, исчезавшей из жилищ придворных и купцов, зазвучать с прежнею силой.
Было установлено свыше, по воле тайного провидения, с помощью сил явных и сил сокровенных, чтобы язык — дыхание народа — сохранился для славян.
И ширилась молва о Ростиславе. Все громче звучали речи о князе, который отвратился от Людовика и укрепляет старые обычаи. С речами этими и слухами росла слава князя.
То было счастливое дело, однако вместе со счастьем приходят и чувства недобрые. Приходит со счастьем и ненависть, и злоба. Они были вложены в сердце Прибины.
Когда словинский князь бывал один, ему чудилось, будто слышит он протяжный клич Моймирова войска, будто видит пылающие строения, видит свое городище, обращенное в прах и пепел, видит длинные копья, торчащие впереди конских голов, видит кипение воинственных полчищ, различает напряженные шеи, окровавленные ноздри, зрит погибель саму, что скачет за хвостом войны. Потом представлялись ему величавые купцы и благородные вельможи при дворе короля; представлялись ему то разрушения, то стройный порядок. И хватался Прибина за меч и, высоко подняв голову, клялся отомстить.
Когда же исполнилось время и две эти силы — слава Ростислава и злоба Прибины — возросли до такой меры, что одна неизбежно должна была поглотить другую, вышли войска обоих князей на бой друг с другом.
Широкое поле покрыли воины. Полк против полка. Лес против леса. Чаща двинулась на чащу, — Войска сближались, сближались, бегом, галопом! Зазвенели мечи, древки копий переломились, пронзив тела, и кровь, дымясь, хлынула из ран.
И тогда, в вихре сражения, под взблески копий и оглушительный треск мечей почудилось Прибине, будто видит он опущенную голову и протянутые вперед руки слепого ведуна, предсказавшего ему гибель. Почудилось князю, будто видит он, как настигает его смерть и хватается за его меч.
Вот дрогнуло войско Прибины, латники повернули вспять, и Ростислав, подняв меч, поскакал к словинскому князю.
Старая вражда гнала их друг к дружке. Старая ненависть, что в насмешку над человеческим сердцем обращает дружбу и братскую любовь в ядовитого гада, направляла их десницы.
Когда сшиблись они, и столкнулось со звоном их оружие, обрушил свой меч Ростислав и рухнул Прибина с коня и пал ничком. Он был убит. Упал он вниз ослепленным лицом, и оба войска вскричали единым гласом.
Битва затихла, конные спешились, и пока другие воины преследовали бегущих, стоял Ростислав над телом Прибины.
ДЕВИН
Лета Господня восемьсот сорок шестого вторгся Людовик Немецкий с войском в Моравию и, разбив Моймира, посадил на княжеский стол племянника его Ростислава. И уверились с тех пор советники короля и сам король Людовик, что Великоморавской державе уж не подняться. Они радовались этому и, уповая, что новый князь не выйдет из повиновения, не следили за его деяниями.
Меж тем Ростислав объединил державу и укрепился на крутом холме, имя же ему было Девин. Князь возвел на холме том крепость, и была та крепость — сама скала, сама высота недостижимая.
Когда же Ростислав разгромил Прибину и минуло пять мирных лет, воссияла снова слава Великой Моравии. Стекались тогда к Девину великие толпы людей, и воины без числа повиновались новому князю. Счастливые настали времена: лес обращался в нивы, новые поселения возникали на лесных прогалинах, амбары полнились зерном, удачной была охота, и рыба в те изобильные годы кишела в реках.
Когда разнеслась весть о могуществе Ростислава и о богатстве его страны, когда весть сия достигла ушей Людовика Немецкого, гнев обуял короля. Воспылал он лютой ненавистью, и та нашептывала ему, что нерадиво держит Ростислав свое слово. С той поры задумал король военный поход и, выбрав время, вышел в поле с большим войском. Он шел на Моравию. Шел тучными нивами, оставляя за собой выжженную пустыню. Убивая, рубил головы, и кровь стекала с мечей его воинов. Так дошел Людовик до самого Девина. Когда же узрел он крутой утес и горделивые очертания Ростиславовой твердыни — замер недвижно, и ужас замкнул ладонью его уста. После продвигался он вперед уже медленно, тщательно осматривая скалистые кручи. Так и не найдя места, удобного для нападения, повелел он войску ударить на Девин со всех сторон. Меж тем Ростислав и люди Ростиславовы стояли за стенами в ожидании. Лучники натянули тетивы, а те, кому назначено было сбрасывать с кручи бревна и огромные камни, взвалили их, готовые низвергнуться, на гребни скал.
В таком ожидании пролетело время, прошло еще одно мгновение. Но прежде чем немцы закрепились на выступах скал, смерч камней и страшных бревен обрушился на головы чужеземных воинов.
С грохотом скатываются глыбы, древесные стволы крушат тела, ломают кости, дробят черепа, расплющивают грудь смельчаков — и отброшено королевское войско.
Тщетно заклинает Людовик своих вассалов, напрасно обнажает он свой меч, напрасно взывает к своим людям. Они слышат только голос смерти. Падают рядами, валятся шеренгами сверху вниз, кровью багрится скала, и мертвые тела покрывают ее подножие. И пришлось отступить королю Людовику. Он стал
