И мать Коры приветствовала известие, что я задержусь у них еще на год.
– Вздумай ты уехать к своему дяде в Бонн, тебе пришлось бы прервать курс психоанализа, и вообще это было бы ужасно.
Вообще было бы прекрасно, если бы мне удалось продолжить курс лечения. Но все сложилось по- другому.
Как-то вечером, когда мы с Корой, сидя в ночных сорочках, разглядывали фотоснимки прежних поездок в Тоскану, я рискнула задать вопрос:
– Кроватей там всего четыре, но с твоим братом и с его Анни нас будет шестеро. Что ж, нам с тобой спать в палатке?
– Вздор, – отвечала Кора, – и палаток у нас никаких нет. В доме сдаются три квартиры. Мать уже на Рождество написала тамошним хозяевам, что хочет летом снять квартирку поменьше и для Анни с Фредом.
– А я боялась, что вы поедете без меня.
– Правда? – удивилась Кора. – А почему ты у меня не спросила?
Хотя именно спрашивать я никак не могла. Еще один год мне предстояло жить в их доме. И я не смела спросить даже у Коры, что будет потом.
Впрочем, она как раз и завела разговор о нашем будущем:
– Может, я буду учиться во Флоренции, живопись или архитектура. Но для этого надо сдать экзамен по языку. Я, правда, чуть-чуть знаю итальянский, но недостаточно. Лучше всего мне сразу после выпускных экзаменов уехать в Италию и там интенсивно готовиться к экзамену по языку. А у тебя какие планы? Собираешься ли ты с нами побывать в той стране, где цветут лимоны?
Хотя я и могла бы рассчитывать на стипендию, у меня никогда не хватит средств, чтобы поехать во Флоренцию.
– Я тоже буду учиться, в университете. Буду изучать германистику и театроведение, а потом возглавлю литературную часть в театре.
– Раз так, я наплюю на архитектуру и займусь сценографией, а потом мы вместе пойдем работать в театр. Уговорились?
Я кивнула, хоть и знала, до чего нереальны мои планы.
К началу июня я и впрямь очутилась в Италии. Colle di Val d'Eisa был маленький городок, а за ним невдалеке деревня Грациано. Посыпанная щебенкой дорога вела к нашему дому.
Стоял он на высоченном холме, и с каждой его стороны росло пять могучих дубов. То место, где Кора в свое время обнаружила скелет летучей мыши, было окружено золотыми полями пшеницы. Рано утром и по вечерам слышно было, как кругом, словно куры, кудахчут фазаньи самки. На востоке лежало пологое ржаное поле, окаймленное редкими деревьями. Профессор полагал, что под лучами заходящего солнца эта нива выглядит совершенно как вечернее поле Готфрида Келлера.
С первого же мгновения я полюбила этот пейзаж и эти дома. Наш старый дом был выстроен в традиционном тосканском стиле из разной величины каменных глыб, штукатурка связала эти глыбы воедино и превратила их в красивый набор пазлов. Мы с Корой большую часть дня проводили в бассейне. Три ласточки носились над водой, стремглав обрушиваясь на ее поверхность и набирали в клювик немножко хлорированной воды, но едва наступал вечер, птицы превращались в летучих мышей.
В комнате, которую занимали мы с Корой, днем были затемнены все окна, чтоб не становилось жарко, поверх дубовых балок тяжело громоздились красноватые кирпичи. Лежа друг подле друга, мы долго разглядывали каменный узор и, утомясь разглядыванием, засыпали.
Спустя три дня моя кожа приобрела золотисто-бронзовый оттенок, из-за которого все мне завидовали, тогда как Коре и ее матери приходилось мириться с веснушками. Профессор сидел в тени и читал. Американский жених с невестой еще не прибыли.
Матери Коры вечно приходилось доставлять нас на своей машине к автобусной остановке, и она мечтала о скорейшем наступлении того дня, когда мы наконец получим собственные права. В Сиене Кора показала мне любопытные достопримечательности, как, например, голову святой Катарины в Сан-Доменико, но большую часть своего времени мы просиживали на пьяцца дель Кампо, позволяя окружающим заговаривать с нами. Карманных денег нам не хватало, чтобы поглощать одну порцию мороженого за другой, потому что здесь оно стоило втрое дороже, чем в любом другом месте. Но мы и без того были рады-радехоньки сидеть на каких-нибудь ступеньках, выставив напоказ загорелые ноги и поглощая хлебцы с тосканским окороком. Еще мы кормили голубей, заводили разговоры с молодыми людьми, совмещая в своей беседе три ломаных языка, и после первого обмена репликами нас начинали угощать дорогим мороженым. А молодые мужчины – это были модные молодые итальянцы или туристы с громоздкими рюкзаками, в спортивных башмаках, пропотевших майках и укороченных джинсах.
С тех пор как Коре разрешили одной ездить автобусом в Сиену, ее каникулы всегда протекали именно таким образом. Тем не менее мы должны были в точно уговоренное время являться домой, ибо нас там ждали Корины родители, чтобы вместе пообедать.
Еще в самом начале каникул, до прибытия Фреда и Анни, мы познакомились с двумя немецкими студентами-медиками, которые на разболтанном «фольксвагене» собирались съездить на Сицилию. Я с места в карьер влюбилась в Йонаса, Кора – в порядке исключения – не пожелала ни одного из них. Мои планы захомутать за это лето ее братца были забыты в одну секунду.
У Йонаса были почти черные глаза, я находила его красивым и мужественным. Он неотрывно глядел на меня и оказался первым из всех мужчин, который для начала не клюнул на Корнелию.
В своих счастливых корсарских джинсах цвета сиены и тесном охряно-желтом топе, с загорелой кожей и золотисто-каштановыми волосами я казалась себе немыслимо красивой. А то, что молодой человек неотрывно смотрит мне в глаза, – разве бывает счастье больше, чем это? Мы даже и не заметили, как Кора удалилась в полосатый, как зебра, собор со вторым студентом – его звали Карстен, – чтобы потрудиться в качестве гида.
Спустя два дня я переспала с Йонасом в их «фольксвагене». Без сопровождения, зато с букетом полевых цветов, которые сам же и собрал, он явился к нам в дом и пригласил меня на прогулку. И с этой минуты в голове у меня не осталось никаких других мыслей. Даже Кора, и та сказала: «Ну и втюхалась же ты!»
Бедный Карстен в полном разочаровании отбыл на Сицилию, тогда как я изо дня в день наслаждалась любовью в том же «фольксвагене», а родители Коры, те и вообще ни во что не вмешивались.
Когда наконец к нам присоединились Фред и Анни Оклей, Кора первая была ужасно недовольна.
– Ну и пугало он себе выбрал, последнего разбора, я-то думала, что вкус у него лучше. И этот пронзительный голосок Микки Мауса.
Анни же пришла в восторг от нас от всех, находила Европу изумительной, хихикала как дура и говорила на ужасном языке, который не имел ничего общего с нашим школьным английским. Вполне добросердечно она старалась делать все, чтобы только понравиться Фреду. А я плавала в таком море счастья, что не обращала внимания ни на Фреда, ни на Анни. Но именно мое равнодушие и любовный расцвет задели какие-то струны. Фред начал часто обрывать свою Анни на полуслове и необъяснимо долго смеялся над любой, самой идиотской шуткой, которая срывалась с моих губ.
Кора внимательно наблюдала за всем происходящим.
– А ты не могла бы заменить Йонаса на Фридриха? Тогда мы избавились бы от этой дуры. Очень практично получилось бы.
Я вытаращила на подругу глаза. С каких это пор любовь бывает практичной?
– Ладно, замнем, – заключила Кора, – с тобой сейчас нельзя разумно разговаривать.
Мы сидели на серых каменных ступенях, которые вели со двора в верхнюю квартиру, сидели и покрывали розовым лаком ногти на ногах. Мать Коры подсела к нам.
– А что будет с пальчиками на руках? – спросила она и неодобрительно подняла красивую руку своей дочери. – И откуда берутся эти траурные ободки, если вы каждый час лезете в воду?
Я тоже смущенно оглядела свои руки. Честно говоря, мы делали педикюр, чтобы отвлечь свежим лаком внимание от грязи и пыли на ногах, а вот маникюр считали слишком уж дамским. Мать Коры показала нам, как это делают француженки: ногти, разумеется, короткие, овально подточенные, а понизу обведены белым карандашом для ногтей.
