как изредка наносить непродолжительные визиты. Фридрих в этом вопросе не разделял моего мнения, Кора воздержалась от высказываний, а Эмилию никто и не спрашивал.
Когда настала осень и мы снова смогли с удовольствием сидеть на солнце, в один прекрасный день перед нашими дверями возник Йонас. Бела не узнал своего отца и со слезами протянул руки к Эмилии. Йонас смутился.
Хотя уборка еще шла полным ходом, но почти завершена. И он не вытерпел, приехал сюда, чтобы забрать нас с собой. Впрочем, последние слова были произнесены каким-то неуверенным тоном. Сперва я промолчала и лишь улыбалась, взяв Белу на колени и надеясь, что Фридрих с Корой незаметно и быстро вынесут мои вещи из супружеской спальни. Но Кора оказалась хитрее. Она улыбнулась и сказала:
– Йонас, сегодня ночью вы с Майей можете спать в моей комнате, я уже перенесла туда все вещички.
Фридрих поспешил выйти из комнаты. Я полагала, что и он приберется. Вообще же до конца этого вечера он так и не показался.
Покуда я сидела носом к носу с Йонасом и он рассказывал про своих родителей, мне вдруг пришло в голову, что если не считать его, мой отец, Фридрих и сама я в свое время незваными гостями стояли перед этой самой дверью, но если вдуматься, настоящими беженцами были только я и мой отец, остальных можно было считать гостями.
– Мой отец теперь нуждается в постоянном уходе, – сказал Йонас, – мать должна его одевать и кормить, но поднять его она, конечно, не в состоянии, это делаю я.
У меня все еще звучали в ушах слова профессора о том, что эти супруги, несмотря на свою многодетность, терпеть друг друга не могут.
– А не лучше ли было бы сдать его в дом призрения? – спросила я.
Йонас ужаснулся. После ужина он собирался как можно скорее лечь. В отличие от меня он стосковался по любви. Я бы, конечно, предпочла лечь с Фридрихом, но не могла придумать сколько-нибудь уважительной причины, чтобы отказать мужу в его законном праве.
Йонас был преисполнен нежности, так что мне даже стало стыдно. Но когда он завел речь о том, что мы все же одна семья, а потому он хочет забрать домой Белу и меня, разразился скандал.
– Я же, между прочим, не требую, чтобы ты остался здесь, – парировала я.
– Не думаю, что ты говоришь это всерьез, – ответил Йонас, – я что ж, могу, по-твоему, дармоедничать? Могу жить на Корины деньги, а в награду время от времени сбегать куда-нибудь с поручением или подрезать лавровые кусты в углу сада?
– Я, значит, по-твоему, дармоедка?
– Да я вовсе не о тебе. Но на основании собственного опыта могу заверить, что после физической работы человек прекрасно себя чувствует, во всяком случае, он более доволен жизнью, чем если только и знает, что валяться на солнышке.
– Ну, существуют и другие виды работы кроме физической. – И я рассказала ему о своих трудах в качестве учительницы немецкого языка и о том, как я изучаю итальянский.
Йонас ответил, что это ни то ни се. Тогда я предложила развестись. Тут, разумеется, пошли возражения с позиций католика, против которых я оказалась бессильна.
На другое утро я проснулась очень поздно. Йонаса уже рядом не было. Я почистила зубы и в ночной сорочке помчалась вниз по лестнице. Судя по всему, Кора еще спала, а Фридриха нигде не было видно. Зато Эмилия выбежала мне навстречу, ломая руки. Йонас только что сел в свою машину вместе с Белой и уехал. Несколько секунд я думала о похищении, и Эмилию одолевали те же самые мысли.
– Прежде чем он успеет вывезти нашего ребенка в Германию, я его убью.
И вид у нее при этих словах был до того осатанелый, что я и сама испугалась.
В эту минуту подъехал Йонас и вылез из машины с большим белым хлебом.
– Хотел приготовить завтрак для вас, лентяев, – приветливо сказал он, – во всем доме не было ни крошки хлеба.
Потом у Йонаса возникло очередное предложение:
– Майя, давай-ка съездим навестим твоего отца.
– Так я ж неделю назад там была, – возразила я.
Кончилось тем, что он поехал без меня, а час спустя вернулся и привез с собой отца. Этого мне только не хватало. Ни отец, ни Йонас ни слова не понимали по-итальянски, но сыскалась медсестра, которая говорила по-немецки и вызвалась помогать в ходе этого визита. Отец был чрезвычайно слаб и без посторонней помощи едва мог сделать несколько шагов. Он и говорить почти не говорил, а все смотрел в небо, на деревья и вздыхал. Есть он тоже ничего не ел и пить не пил.
Йонас успел за это время подружиться со своим сыном и пытался извлечь из него слово «папа». А малыш упрямо твердил: «Мила, Мала, Бела, Кола». Оба они устроились в уголке сада, а меня оставили наедине с отцом. Наконец пришла Кора, увидела мою растерянность и уговорила отца заглянуть к ней в студию. Много прошло времени, прежде чем тот сумел подняться по лестнице.
Увидев незавершенное полотно, отец только покачал головой. «Giuditta decapita Oloferne»,[14] – готическими буквами написала Кора внизу картины.
– А Олоферн совсем не так выглядит, – сказал отец. И мы все согласились, что он прав. Хотя таксист старался изо всех сил, выполняя роль натурщика, но в качестве страдающего злодея выглядел неубедительно.
– Я бы сделал это много лучше, – сказал отец и растянулся на кушетке. – Инфанта, а ну-ка возьми меч, – приказал он мне.
Я нерешительно взяла в руки оружие. Что он еще сказал? Кора внимательно следила за нами.
– Теперь можешь ударить, – продолжал он, – и тогда ты одним взмахом от меня избавишься.
Я опустила меч и внимательно поглядела на него.
– Теперь уже не имеет смысла, – ответила я и вышла из студии.
Кора сделала множество набросков с моего отца. Он хоть и выглядел как умирающий, в остальном же не имел ничего общего с моим представлением об Олоферне, и прежде всего у него не было густой бороды.
Спустя три часа Йонас снова доставил отца в больницу. Эмилия стряпала. Мы с Корой сидели в саду и курили. Пиппо грыз валявшийся в траве ботинок Фридриха.
У меня было такое поганое настроение, что я даже и не пробовала с этим бороться. Кора взяла Белу на руки и запела: «Пора повеситься, Мари, я завтра поутру сама тебя повешу!»
– Как ты можешь петь ребенку такую гадость?
– Господи, какая ты сегодня чувствительная! Да он, кроме «Бела», ни слова не понимает.
– Прикажете веселиться? Отец пожелал, чтобы я зарубила его своим мечом, Фридрих слинял вчера вечером, чтобы не нарушать семейное счастье, а Йонас лез вон из кожи, чтобы увезти в свое царство меня и Белу. Причем я вполне понимала ход его мыслей. Если бы все выглядело наоборот, если бы Белу в Шварцвальде воспитывали бабушка и прабабушка, то и я жила бы одной-единственной мыслью: похитить сына.
Кора задумалась.
– Это все уладится само собой. Твоему отцу осталось совсем немного жить, Йонас не способен на похищение, для этого он слишком милый и скучный. Пройдет три дня, и он снова уедет пахать немецкую землю, а там, глядишь, и Фридрих вернется.
Я успокоилась, взяла на руки Пиппо и отняла у него изгрызенный ботинок. Когда пришел Йонас, мы сели за стол. Эмилия напряженно вслушивалась в наши разговоры на немецком языке. Зазвонил телефон, и в порядке исключения она побежала снимать трубку.
– Майя! – вскричала она. – Твой отец умер! Спустя час после его визита к нам он скончался от повторного кровотечения.
Через какое-то время позвонил и Фридрих. Говорить с ним взялась Кора. Он позвонил, только чтобы нас успокоить. Он заночевал в отеле.
– А мы и не думали, что ты бросился под поезд, – холодно отвечала Кора, – но только что умер Майин отец.
Фридрих был потрясен. Вообще-то говоря, он всего лишь хотел узнать, надолго ли задержится Йонас во
