контрольные датчики и трубки от аппарата искусственного дыхания у большинства — трахеостомическое отверстие.
Обходя больных и рассказывая о каждом из них, Беге остановился около миловидной девушки лет двадцати трёх. Она приветливо нам улыбнулась, ответила на вопрос профессора и тут же занялась куклой. Я в недоумении посмотрел на своего спутника.
— Да, это страшная трагедия, поставившая её родителей и нас в такое положение, из которого мы не находим выхода уже третий год.
— В чём же дело?
— Девушка попала в автомобильную катастрофу, получила тяжёлую травму черепа и другие повреждения. Её привезли в состоянии клинической смерти. Самостоятельное дыхание отсутствовало, но сердцебиение ещё сохранялось.
Врачи наладили искусственное дыхание через трахеостому. Три недели девушка лежала без сознания, а когда пришла в себя, мы поняли, что её мозг сильно пострадал. Она на уровне развития ребёнка четырёх-пяти лет. Но этого мало. Поражённым оказался дыхательный центр. И вот результат: жить она может лишь с аппаратом искусственного дыхания.
— А как родители?
— Ежедневно навещают её, приносят игрушки. Она по-детски лепечет, даже шалит.
— И какие перспективы?
— Никаких. Задача неразрешимая. Она обречена на постоянное пребывание в реанимационном отделении.
— Есть ли надежда на восстановление психики? Что говорят невропатологи и психиатры?
— Надежды нет. Может быть, со временем она станет развиваться, как ребёнок, но очень медленно.
— А что родители?
— Они не мыслят свою жизнь без неё.
— Что же вы собираетесь делать?
Беге пожал плечами:
— Ума не приложу. Каждый понимает, что это не жизнь, а выхода нет. Вы видите, какое это милое существо, как она доверчиво улыбается. Все к ней привыкли, все её любят, жалеют и вместе с родителями ждут облегчения.
В этом одна из мрачных сторон реанимации как науки. Сотни тысяч людей она вырывает из когтей смерти, но не всем возможно вернуть полноценное здоровье. И даже поставить на ноги удаётся не всех…
У нас был больной, которого оживили после тяжёлой травмы, восстановили сердцебиение и дыхание. Но мозг безмолвствовал. На электроэнцефалограмме была зарегистрирована прямая линия, т. е. полное отсутствие биотоков мозга. Больной живёт и неделю, и месяц, и больше, но сознание не возвращается и никогда к нему не вернётся. Что делать? По существу, перед нами — человек без головы. И в то же время он — человек и требует к себе человеческого отношения. За ним нужен тщательный уход и систематическое искусственное кормление, без чего он умрёт. Возникает вопрос: нужно ли поддерживать такую жизнь? При всей сложности ситуации тут может быть только один ответ, гуманный й правильный: пока сердце бьётся, человек жив и требует всех мероприятий по сохранению и восстановлению этой жизни. Малейшее уклонение в законодательном смысле от этого положения приведёт неизбежно к злоупотреблениям, которые могут граничить с преступлением.
В настоящее время в этом вопросе нельзя допустить ни малейшего послабления. Иначе обязательно найдётся группа людей, в том числе и врачей, объединенных какой-нибудь фашистской идеей или идеей богоизбранности, и будет использовать это послабление в своих человеконенавистнических целях.
Может быть, когда-нибудь в далеком будущем такой вопрос и встанет, ибо в нём также заложена идея гуманизма и по отношению к больному человеку, и к обществу, но этот вопрос может подняться только тогда, когда в людях исчезнет ненависть, злоба, алчность, пренебрежительное отношение к другим людям и к другим народам. Добиться этого во всём мире пока очень трудно, хотя и возможно, если ООН сумеет провести в жизнь ряд законов в защиту людей.
Взять хотя бы такой вопрос, как производство и продажа оружия частным лицам. Тот факт, что на крови других людей наживаются капиталисты, настолько противоречит самым элементарным человеческим нормам, что вопрос о передаче производства всех видов оружия от частных лиц в государство надо ставить на сессии ООН, пока он не будет решён положительно,
И возможности на сокращение вооружения можно добиться только в том случае, если производство оружия перейдёт в руки государственного аппарата. Вопрос надо ставить каждый раз, несмотря на противодействие представителей отдельных государств. Может быть, он самый важный, самый жизненный для всех народов Земли.
Отсутствие заинтересованности в производстве и продаже частным лицам создаёт предпосылки для мирного разрешения спорных вопросов между государствами. Идеи добра и гуманизма, так близкие всем людям Земли, будут торжествовать над злом и насилием. В мире, как правило, зло порождает вмешательство одних народов в жизнь других. Если бы этого не было, сами люди решали бы свои вопрос внутри страны.
Профессор Беге познакомил меня с работой пульмонологических и реанимационных отделений многих ведущих римских госпиталей и клиник. Крупнейший и один из старейших туберкулёзных институтов мира — институт Форланини на три тысячи мест. К тому времени значительное число его отделов было закрыто частично или полностью. Всё больше коек отводилось клинике нетуберкулёзных лёгочных больных. Клинику возглавлял известный специалист-пульмонолог Дадди.
Посетил я госпиталь Сан-Филиппо, институт и клинику кардиологии профессора Петро Вальдони. С ним мы знакомы с 1950 года, встречались в Риме, Москве, Ленинграде. При его клинике организован центр реанимации и интенсивного ухода, оснащённый но последнему слову науки и техники. Меня интересовали также отделения дыхательной реанимации и пульмонологии ряда частных госпиталей.
По ходу знакомства я вёл подробные записи новшеств, которых у нас не было и которые я намеревался внедрить у себя в институте.
Возвратившись в Ленинград, послал отчёт о поездке директору ВОЗ и в Министерство здравоохранения СССР. Отдавая должное инициативе и энтузиазму учёных-пульмонологов Парижа и Рима, способствовавших прогрессу этого раздела науки и практики, я всё же констатировал, что наш институт ушёл далеко вперед и может с честью выполнять роль международного центра, включая усовершенствование врачей данной специализации.
Доктор Ямомото ответил, что вскоре собирается прибыть профессор Беге для изучения дела дыхательной реанимации в нашем институте. После чего приедет он сам или его заместитель, и вопрос о создании международного центра ВОЗ по пульмонологии будет решён окончательно.
Всё ценное, что я увидел в передовых европейских клиниках, я изложил в виде инструкции, которую обсудили на учёном совете и раздали заведующим отделениями. Те должны были подумать и дать свои соображения о том, что можно применить в нашей работе.
Но мне хотелось шире распространить полезный опыт в реанимации при терапевтических и пульмонологических отделениях больниц в городах и областных центрах. Сделать достоянием врачей, например, методику лечения острой пневмонии, выработанную в Париже, благодаря которой почти полностью исключаются такие осложнения, как абсцедирование. А что значит — сделать достоянием? Это значит — снабдить конкретными рекомендациями.
Всё, чего мы добились за пять лет существования института, что удалось узнать из литературы, личных контактов с пульмонологами и торакальными хирургами разных стран, я постарался изложить в книге о хронической пневмонии.
Остальное относилось к сфере практических мер, то есть было в ведении министерства.
Сергей Александрович Борзенко, которому я рассказывал о своих делах и о том, что мною предпринято для претворения в жизнь достижений мировой науки, сказал мне:
— Я бы очень советовал вам, помимо общего отчёта в министерство, послать личное письмо министру с важнейшими выводами и предложениями. Отчёт может где-то затонуть в бюрократических столах, а на
