Она огорченно вздохнула и на какую-то минуту холодно отодвинулась от Якушева. Веня обожал в Тосе эти перемены. Ласковая и покладистая, она всегда могла неожиданно вспыхнуть и стать холодной и жесткой. Ему никогда не хотелось огорчать эту женщину, так неожиданно ворвавшуюся в его жизнь, и он всеми силами старался изгнать из памяти этот ночной разговор, и это, вероятно бы, удалось, если бы не Наконечников, однажды повстречавшийся на улице Найдорфа.
— Слушай, Якушев, а ну, подойди-ка сюда, — поманил он его.
Веня приблизился, приложил ладонь к пилотке:
— Товарищ полковник, по вашему приказанию старший сержант Якушев…
— Отставить, — отмахнулся командир дивизии. — Я тебе никаких приказаний отдавать не собирался. Ты мне лучше скажи, когда баламутить окружающих прекратишь? Когда свои отношения с Тосей узаконишь? А то другие девчата-связистки уши прожужжали: ей, мол, все можно, а нам нет. Когда в законный брак вступишь?
— Так как же? — растерялся Веня. — Вы же свидетельство о браке не выдадите и печать на нем не поставите штабную.
— Нет, разумеется, — гулко отозвался комдив. — А совет дам. И считай, что это приказание. Завтра в шесть утра с нашего аэродрома пойдет на Брест Ли-2 и через пять часов будет оттуда взлетать обратно. Насколько я понимаю, в Бресте загс есть. Так вот. Чтобы вы с Тосей вечером собрались, успели к его взлету и вернулись назад на том же Ли-2. Иначе штурм Берлина без воздушного стрелка Якушева состоится. А без него трудно будет рейхстаг брать в этом фашистском логове. Так что действуй, — закончил он насмешливо.
Позабыв откозырять, Веня бросился к своему временному жилищу и еле-еле захватил Тосю, собиравшуюся на смену.
— Слушай, я тебе такое сейчас скажу! Берись двумя руками за спинку кровати, чтобы не упасть. Быстренько собирайся, мы полетим в Брест завтра в шесть утра.
— В Брест? — равнодушно переспросила Тося. — С какой это стати?
— В тамошний загс регистрироваться, — выпалил Веня и вдруг удивился тому, что она обескураженно прислонилась к дверному косяку и потрясенно всплеснула руками:
— Венька, неужели правда?
Она стиснула его шею обеими руками и вдруг расплакалась, отводя счастливые глаза, не желая встречаться с его напряженным подсмеивающимся взглядом, и Якушев, все поняв, подумал, как в свое время ей было трудно, пережив неудачную любовь, не разувериться в людях в поисках своего человеческого счастья.
Всю дорогу, пока тяжелый «дуглас» то пробивал ватные облака, то погружался в них, Якушев думал о ней, об их будущем и крепко сжимал Тосин маленький кулачок. И даже в Бресте ее не разочаровал сам предельно будничный процесс бракосочетания.
Тогда не играли новобрачным знаменитого выходного марша, не читали им традиционного поздравления, не произносила вопроса, обращенного сначала к невесте, а потом к жениху: согласны ли вы бракосочетаться с гражданином таким-то или гражданкой такой-то, не заставляли обмениваться кольцами, потому что и колец таких на всем фронте даже для двух будущих молодоженов найти было невозможно. Писарь загса просто выдал им необходимый документ и, получив положенные двадцать пять рублей, заставил расписаться в толстой книге свидетельств о рождениях, бракосочетаниях и смертях.
Рядом, получив такое же свидетельство, приглушенно разговаривали старик в потрепанной телогрейке и старуха в поношенном клетчатом платке из дешевой материи. На широкой ладони с пожелтевшей кожей старик держал горсть монет и огорченно говорил:
— Нам рубля с копейками не хватает, Марфуша, поищи еще, может, обнаружишь, да и я в карманах пороюсь.
— Да я же сказала, что нет, — таким же шепотом ответила та.
— Ох, горе наше, лыковое горе. Может, у товарища офицера попросить?
— Скажешь тоже, — вздохнула жена, но старик убежденно двинулся к Якушеву:
— Товарищ офицер…
— Я сержант, батя, — поправил Якушев, но тот лишь махнул рукой.
— Для меня все равно. Я-то не фронтовик теперь. Еще с гражданки ногу волоку раненую, так что не подошел для боев с Гитлером. Только ты пойми, сынок… Пятьдесят годов мы прожили с Марфушей душа в душу без всех этих длинных бумаг, а теперь вот расписываться для порядка заставляют, чтобы, значит, учет по закону шел. А тут вот за регистрацию рубля с копейками нам не хватает.
— Дедушка, я сейчас, — быстро откликнулся Якушев и положил на его заскорузлую ладонь несколько бумажек.
— Здесь же много, — воспротивился было старик, но Тося решительно вмешалась в их разговор:
— Дедушка, все берите, ведь у вас сегодня такой праздник… А без бутылки вина никак не обойтись.
— Спасибо, доченька, — покачала головой старуха, — вовек тебя не позабудем.
А потом они в том же самом «Дугласе» возвращались назад, и под размеренный гул двух мощных моторов Тося думала об этой встрече.
— Веня, ведь они прожили… полвека!.. Вот бы нам так, а?
Не требуя от него ответа, она развернула плотный непритязательный листок, узаконивший судьбу их обоих, зажмуривая глаза, радостно воскликнула:
— Нет, ты только подумай, какая я теперь счастливая! Ой, какая счастливая. И это ничего, что документ на плохой бумаге, честное слово, ничего'. А слова-то какие: «Свидетельство о шлюбе». Это, разумеется, «о браке» по-белорусски.
И с тех пор, после полета в Брест, им уже ни от кого не приходилось таиться. Жили они теперь как законные муж и жена, а командир дивизии Наконечников обещал после взятия Берлина закатить «мировую», как он выразился, свадьбу.
Сегодня Тося работала в утреннюю смену и, по обыкновению, должна была находиться дома. Лишь один раз Якушев постучался в дверь, а уже загремела щеколда и его любимая с чуть тронутой ветерком перманентной прической выросла на пороге. В широких глазах появилось удивление:
— Ты? Отчего так рано? Что такое у вас там случилось?
Оказывается, по каким-то незримым каналам она уже все знала о происшествии в воздухе, о том, что их группа возвратилась на аэродром, не выполнив боевого задания.
— Ты так и назвал его трусом? — подступилась она. — Но ведь это неверно, ты не имел на это права. Бакрадзе необыкновенный летчик, мужественный боец, о нем вся дивизия говорит.
— Что поделать? — вяло вздохнул Вениамин. — Я все понимаю. У него измотались нервы, стало яростным желание жить, увидеть салюты в честь окончания войны, родителей, свою бесценную для него Сванетию. Все это убедительно. Но только с другой стороны…
— Что с другой стороны? — как на поединке спросила Тося.
— С другой стороны долг.
— И если бы ты был на его месте в пилотской кабине, то поступил бы по-иному?
— Да, Тося.
— И я бы могла тебя больше не увидеть?
— Могла бы, Тося.
— Скаженный какой! — Она испуганно охватила его обеими руками и удивленно воскликнула: — Какой же ты горячий, Венечка. Весь пылаешь. Вано бы сказал, от тебя прикуривать можно.
— Горячий? — пожал плечами Якушев. — Что за чепуха. Ну и выдумщица же ты, Тоська.
Но она, вовсе не заражаясь его шутливым настроением, обеспокоенно продолжила:
— Да нет, какая там выдумщица. Ты на самом деле горячий. Это же температура.
— Разве? — вздохнул он отрешенно и беспечно махнул рукой: — То-то я жажду стал ощущать. А впрочем, ерунда. Маленький был, иной раз в жару температура от малярии до тридцати девяти доходила, а мы на нашей Аксайской улице в футбол резались босиком и я, твой нынешний супруг, голы забивал.
— Да, да, — небрежно подхватила Тося. — Я представляю. Ты, разумеется, герой, Веня, но болтун еще большего калибра. Немного не дотягиваешь до барона Мюнхгаузена.
