должны делать это охотно, у тебя им должно быть лучше, чем где-нибудь еще. С тех пор я стараюсь устроить все именно так и не думаю,
что здесь найдется хотя бы одна девушка, которая работает для меня с неохотой или чувствует себя рабыней. Они появляются здесь лет в пятнадцать, и поначалу этот дом становится для них школой, потом, в зависимости от способностей, они набираются опыта и обучаются танцам, пению, музыке и литературе. Я покупаю их у родителей, а иногда и на невольничьем рынке или еще где-нибудь. От всего, что они у меня зарабатывают, я откладываю десять процентов. Те, кто живут здесь до тридцати лет, получают потом свидетельство об освобождении и неплохую премию. Половина девушек уходит отсюда немного раньше: некоторые выходят замуж, а некоторые могут быстрее собрать деньги для своего освобождения, потому что я еще торгую детьми.
— Что? Детьми? Но как…
Он успокаивающе засмеялся.
— В этом нет ничего дурного. Конечно, рано или поздно почти у каждой из моих девушек рождается ребенок. Таре — большой город, и здесь есть множество супружеских пар, которым капризная богиня Тихе[35] отказала в счастье иметь потомство. Они покупают здесь новорожденного ребенка, который даже никогда не узнает свою мать, и могут воспитать его, как собственное дитя. Эти младенцы происходят, как ты понимаешь, от хороших родителей: матери их — прекрасные юные девушки, а отцы — в основном солдаты или люди из лучших домов, как правило, молодые и полные сил. За каждого отданного ребенка девушки получают очень большую премию, так что, родив двух или трех, они могут освободиться.
— Хорошо, но если она не захочет отдать своего ребенка?
— Тут есть две возможности: или он становится рабом в моем поместье и воспитывается на мои средства, или она находит родственников, которые взяли бы его к себе. Такое случается, но очень редко. Да, здесь обо всем заботятся. Есть даже врач, который по желанию девушки поможет ей вовремя избавиться от плода. Но я не очень это одобряю, потому что при этом некоторые девушки умирают или тяжело заболевают.
— И все это… все это вы устроили из лени?
— Ну да! Посмотри на меня: разве я похож на человека, который много работает? О, наконец-то!
Этим возгласом было встречено появление серебряного подноса, уставленного холодными закусками, а также корзины с хлебом и кувшина с вином. На подносе возвышались целые горы птицы, колбас, маринованного лука, огурцов и каперсов, нарезанного сыра и прочей снеди. Когда я собрался задать еще один вопрос, он предостерегающе взмахнул рукой:
— Я не люблю говорить за едой — это мешает наслаждаться ее вкусом.
Я уже позавтракал и теперь съел только самую малость, Ксантипп же приступил к делу основательно, и когда он вдруг остановился, поднос был почти пуст.
— Во имя хитроумного Гермеса, у меня почти совсем пропал аппетит. Но все равно это так вкусно, и для меня нет ничего труднее, чем оторваться от еды. А сейчас я немного вздремну, дорогой Олимп. Если тебе что-то понадобится, ты знаешь, где меня найти.
Изо всех событий, которые я здесь описываю и еще опишу, наибольшее удивление у меня вызывает пребывание Клеопатры в Тарсе. Я никогда не верил, что Антоний будет очарован ею до такой степени, что позволит себя склонить к решениям, которые незадолго до этого казались ему совершенно неприемлемыми. Если бы на его месте был Октавий, то уже тогда история повернулась бы иначе.
В день ожидаемого прибытия Клеопатры наш посол уже с утра представлял собой сплошной комок нервов. Он заикался от волнения, кричал на всех, несколько раз чуть не заплакал и с видимой неохотой попросил меня о разговоре.
— Олимп, скажи мне, пожалуйста, скажи, чего ждет от меня царица? Я не знаю, что я должен ей представить. Какой-нибудь рапорт? Может, мне надо организовать какой-нибудь комитет для праздничной встречи или, наоборот, незаметно примкнуть к ее свите? Мне просто не хватает опыта…
— Для начала тебе следует успокоиться. Царица поручила мне первому представить ей устное сообщение, затем она встретится с тобой и твоими людьми. Ты просто ответишь на ее вопросы.
Оказалось, что это тоже его не устраивает.
— Почему это ты первый? Ведь официально я…
— Хорошо, — прервал я его, — тогда я предлагаю нам обоим-выехать навстречу ее кораблю, как только он появится на горизонте, и пусть ее величество сама решает, кого из нас принять первым.
С этим он согласился. Самые быстрые гребцы Тарса — как они сами себя называли — были наготове, ожидая только нашего знака. На верхней мачте самый зоркий матрос из команды посольского корабля непрестанно вглядывался в даль, чтобы сразу же известить нас, как только покажутся пурпурные паруса.
Это произошло вскоре после полудня. Посол и я сразу же перебрались по веревочной лестнице в лодку, и «самые быстрые гребцы Тарса» так налегли на весла, что их суденышко удивленно заскрипело и застонало. Не прошло и часа, как мы достигли царского корабля. Он был настолько великолепен, что даже у глупца не осталось бы сомнений в том, что на его борту находится царица Египта, самая богатая правительница в мире.
Издалека сияли пурпурные паруса, которые отражались в почти неподвижной воде, как темные лужи крови; позолоченная корма сверкала на солнце, как какая-то небывалая драгоценность. Наши быстрые гребцы были так поражены всем этим, что даже не спросили свою плату. Мы уже взобрались на палубу, когда я вспомнил об этом и бросил им в лодку обещанный аурей.
Царица уже ждала нас и приняла сразу обоих. Позади нее стояли Шармион и Ирас, слева от нее — кто-то незнакомый, а справа — маленький кругленький и улыбающийся во все лицо добрый Мардион. Видно, как рад он был вновь меня увидеть. Ирас тоже обрадовалась, ее черные глаза заблестели, но — как всегда на официальных приемах — она сохраняла самообладание, чтобы не вызвать неодобрения Шармион, ее старшей подруги, которая держалась так величественно, как будто это она была царицей. Диойкет Протарх, как мы узнали, остался в Александрии в качестве регента.
Худощавый человек рядом с царицей представился нам Квинтом Деллием, секретарем и доверенным лицом императора. Я уже много раз слышал его имя. Как оказалось, это именно он доставил царице в Александрию приглашение Антония. Этот человек совершенно мне не понравился. У него было узкое, какое-то лисье, лицо и бегающий взгляд. С другой стороны, он держался скромно и изображал верного и преданного слугу своего господина. Если я говорю «изображал», то это, как будет видно позже, не без основания.
Клеопатра задала нам только самые общие вопросы и сказала в заключение:
— Я сама сделаю выводы о положении в Тарсе, но ты, Гиппократ, должен рассказать мне подробнее о твоей поездке в Иерусалим, и, кроме того, для тебя есть несколько писем.
Таким образом, посол не мог почувствовать себя задетым, потому что он не имел никакого отношения к Иерусалиму и Ироду. Здесь мы простимся с этим человеком, который так ненадолго появился на страницах нашего повествования, что я даже не стану упоминать его имени. Через полгода он снова вернулся к частной жизни, потому что умер его отец, и он как наследник и глава семьи посвятил себя управлению его обширными владениями.
Вскоре Клеопатра пригласила меня в свои покои. Сначала на шею мне бросилась Ирас и спросила:
— Ну, Гиппо, девушки в Иерусалиме и Тарсе были довольны тобой? Они, наверное, давно мечтали о таком красивом греке с серыми глазами.
Странно, но в это мгновение мне показалось, что я ожидал именно встречи с Ирас, что это ей, а вовсе не царице выехал я навстречу. Я горячо поцеловал ее, и она обвила меня, точно лиана, которая ни за что больше не расстанется со своим хозяином.
— Для этого у вас будет еще достаточно времени, — услышали мы звонкий приветливый голос Клеопатры, и мы отпрянули друг от друга, как застигнутые врасплох рабы.
— Ирас, мне надо обновить прическу, а ты тем временем расскажи мне об Ироде и Антонии, хотя дело с тетрархом и не уладилось, а было только отложено.
