чтобы не рассердить еще больше.
Наконец его ожидание закончилось. Это случилось в самом начале мая — всем было приказано освободить гавань, чтобы в нее мог войти флот царицы. Однако места все равно оказалось недостаточно, и часть кораблей встала на якорь снаружи, неподалеку от берега.
В «Белой Деревне» не нашлось ничего хотя бы отдаленно напоминающего царское жилище, поэтому резиденция царицы была устроена на ее великолепном корабле, сиявшем позолоченной кормой, пурпурными парусами и обитыми серебром веслами.
Встреча царственных особ — не важно, в каких они друг с другом отношениях, — это всегда событие официальное, и Антоний сделал все, чтобы придать этой сцене как можно более церемониальный характер. Но те, кто стоял вблизи, видели, что это не всегда ему удавалось. Вместо того чтобы поцеловать ее в щеку, он поцеловал Клеопатру в губы, забыв при этом о времени и о тех, кто был вокруг, пока наконец славный Мардион не заставил его очнуться, громко заговорив о чем-то незначительном. Руки его заметно дрожали, впрочем, я подозреваю, — скорее от чрезмерного /потребления вина, чем от волнения, — а может, и от того, и от другого.
Все это время я видел Ирас только издалека, а она, видимо из-за официальности обстановки, не замечала меня или делала вид, что не замечает. Теперь же она куда-то исчезла. Вместо нее ко мне подошел прекрасный Алекс и, взглянув на меня украдкой, шепнул:
— Где я могу поговорить с тобой наедине?
Мы пошли в мою палатку, где Салмо как раз наводил глянец на наш медицинский инструментарий. Я отослал его. Однако Алекс, как человек воспитанный и образованный, не торопился. С притворным интересом он вежливо расспрашивал меня о походе, однако по его пустому взгляду видно было, что он вряд ли слушает мой рассказ.
Вскоре он перебил меня:
— Нам тоже нелегко пришлось все это время. Царица очень волновалась, и нелегко было ей угодить. О вашем походе говорили то одно, то другое, а никаких сообщений о победе не было. Кроме того, три месяца назад умер Протарх.
Я вздрогнул: этот неизменно благоразумный, чувствующий свою ответственность, а иногда по- настоящему строгий канцлер и первый министр царицы — умер? Между нами всегда сохранялась дистанция, но он нравился мне: он никогда не фальшивил и не интриговал.
— Как это могло случиться? Он был нездоров?
Алекс грациозно взмахнул рукой, украшенной двумя перстнями. На одном из них — с лазуритом — вырезано было изображение царицы, а на другом — голова бога Сераписа, которого легко было узнать по калафу — головному убору в виде корзины зерна. Движения Алекса были так размеренны, что я отчетливо рассмотрел все эти детали.
— Я не врач, Олимп, а твои коллеги тоже не смогли прийти ни к какому выводу, сказали только, что из-за чрезмерной нагрузки у него возникла сердечная недостаточность. Он умер очень быстро: утром его нашли склонившимся над своим письменным пультом. Должно быть, это случилось с ним ночью за работой — счастливец. Всем нам стоит по желать такой смерти.
Последние его слова прозвучали слегка ненатурально. Было что-то фальшивое в его тоне, как будто он думает при этом только о себе, а моя кончина вовсе его не волнует. Впрочем, может, я и несправедлив к нему, но замечу наперед, что его смерть вовсе не была такой мирной, как он надеялся.
Алекс вздохнул.
— Но не об этом я хотел поговорить с тобой.
Он замолчал, рассматривая меня с вежливым любопытством. Я пытался сохранить спокойное выражение лица, но язык мой против воли произнес:
— Что-нибудь с Ирас?
Алекс неторопливо кивнул.
— Я твой друг и хотел бы только подготовить тебя. Ты и так узнаешь о нем на завтрашнем симпосии.
— О нем?
— Да, об учителе и воспитателе Цезариона и Александра Гелиоса — им теперь двенадцать и шесть лет. Николай, родом из Дамаска, очень образованный человек, и не только кабинетный ученый. Он регулярно занимается с Цезарионом физическими упражнениями и настаивает, чтобы мальчик проводил на воздухе не меньше трех часов в день.
— Очень похвально, — заметил я нетерпеливо, — но при чем тут я?
— Это касается Ирас, а ты ведь ее возлюбленный. Так что это и тебя касается.
Все это он сказал тоном терпеливого учителя, который пытается что-то объяснить своему ученику.
— Ну — и?
— Николаю вовсе не достаточно быть только воспитателем принцев. Он хочет также стать приближенным царицы и иметь влияние на нее — так, во всяком случае, мне представляется. А Ирас, видимо, не питает к нему антипатии, хотя и не поощряет его открыто. Впрочем, все это мне не совсем ясно, и теперь это уж твоя забота. На мою поддержку тебе нельзя рассчитывать, поскольку Антоний требует, чтобы я присутствовал в его свите, что для меня, конечно, лестно, и вообще…
— Да-да, я знаю, как тебя ценят, вовсе не надо это снова повторять. Во всяком случае, спасибо за предупреждение. Я буду действовать по собственному усмотрению.
Он хотел добавить еще что-то, но я уже встал и направился к двери. Конечно, это не очень вежливо, но по этой части прекрасного Алекса никто не сможет превзойти.
Когда я вошел, у царицы была Шармион, которая, как всегда, улыбнулась мне высокомерно и в то же время очень приветливо. Клеопатра погладила по руке свою горничную.
— Шармион, ты знаешь, как неохотно я отсылаю тебя, но я бы хотела остаться с Олимпом наедине. Сядь перед дверью и никого не впускай.
— Даже императора?
Я видел, что Шармион задала этот вопрос вполне серьезно.
Клеопатра вздохнула:
— В конце концов, должны быть и исключения. Итак — на пост!
— Стены у палатки тонкие, — обратилась она ко мне, — так что лучше будем говорить шепотом. Шармион не склонна к забавам, ирония ей не свойственна. Но она способна оценить шутку. Твоя Ирас совсем другая… Ну а теперь о главном: мне ведь не стоит напоминать тебе, что ты должен быть верен мне, а не императору?
— Нет, царица, не стоит.
— Не сердись, — улыбнулась она. — Ты один из немногих, кому я могу доверять. Этот поход был неудачным — так ведь?
— Да. По крайней мере, в нем не было одержано больших побед, о которых стоило бы сообщать. Я участвовал в нем с начала и до конца и могу сказать тебе — хотя я и не очень разбираюсь в военных делах: вовсе не от императора зависело то, что решающей битвы так и не произошло. Царь Фраат благоразумно уклонялся от нее, потому что он знает свою страну и понимает, что любая армия, дошедшая до его столицы, будет находиться уже на пределе своих возможностей. Она едва ли будет способна на длительную осаду. Самая большая удача этого похода состоит в том, что Антоний все же смог вывести свои легионы назад и потерял при этом только треть людей. Это звучит цинично, но на самом деле это не так. Тот, кто там был, поймет меня.
Клеопатра задумчиво взглянула на меня.
— Как ты думаешь кто повинен в этой неудаче?
— Римская государственная политика! Вот уже почти полвека они пытаются покарать парфян за злодеяния царя Митридата, который когда-то приказал убить по всей Азии около восьмидесяти тысяч римлян и италийцев. Даже призыв Помпея и ужасное самоубийство тирана не смогли ничего изменить. В итоге парфяне и по сей день остались непобежденными. Если Антоний и предпринял этот поход, то прежде всего потому, что этого ждал от него весь Рим.
Клеопатра кивнула.
