– Сказал подождать, пока бумаги принесут, он подпишет.
– Лариса. Лариса Васильевна, – протянула она руку. Андрей пожал.
– Андрей Сергеевич Шевцов! – в свою очередь церемонно представился он.
Ее внимательный, глубоко проникавший взгляд тревожил его.
Вечером, весь взмыленный, Шевцов влетел в кабинет Слепко и начал орать о своем великом успехе. Подошел Зощенко, и главный механик, уже спокойнее, повторил рассказ во всех подробностях. Начальники переглядывались. Похоже было, что они не слишком обрадовались новым электровозам. Слепко молча, играя желваками, вышел. Зощенко двинулся было следом, но в дверях обернулся и хмуро пробурчал:
– Я бы вам не советовал, молодой человек, применять в дальнейшем подобные методы обращения с руководством. Это нам всем может боком выйти, и очень даже. Вам, кстати, в первую очередь.
«Завидуют они мне, что ли? – расстроился Анд рей. – Ну и черт с ними!»
Через несколько дней Шевцов зашел напомнить начальнику шахты, что бригада ремонтников, покончив со старыми участками, должна заняться прокладкой пути по вентиляционнику. Успокоившись, он решил похвастаться конструкцией своих автоматических счетчиков. У Слепко как раз начинался прием по личным вопросам. Не желая надолго прерывать интересный разговор, он предложил Андрею посидеть в сторонке и договорить по ходу дела. Тот уселся на диван, рядом со стулом для посетителей. В коридор набилась уже целая толпа, конец очереди угрожающе рос на улице.
– Вы что, их всех сейчас примете?
– Придется. Да ты не пугайся, это дело у меня четко поставлено. Попроси, пожалуйста, кто там первый.
Вошел бригадир Сидоренко и молча протянул заявление на расчет.
– Что так? – участливо спросил Слепко.
– Силов больше нету! Заработки никакие, с детями опять тяжело. Трое их у меня, одежки не напасешься. И то сказать, бегают в школу пять километров туда да пять обратно. Корову вот продал, потому, сельсовет покосу не выделил в этом годе. Теперя и хату продам, маленько деньжат выручу и подамся куды-нибудь отсюда.
Тут свился целый клубок проблем. Без коровы, да еще с тремя детьми, – это была, конечно, не жизнь. Корень же всему заключался в новом начальнике Южного участка, совершенно не оправдавшем доверия Слепко. «Придется его снимать, – думал он, – а пока еще новый человек в курс войдет да пока участок подтянет… Эдак они все оттуда разбегутся». Сидоренко был солидным, непьющим мужиком, потеря его нанесла бы значительный вред шахте.
– Вот что, Сидоренко. С сеном – это ты, понимаешь, сам наглупил. Если сельсовет чего-то напортачил, надо было сразу ко мне идти или в партком, а не корову продавать.
– Беспартейный я.
– Какая разница? Ладно, вот дом ты продашь, а куда потом зимой со всей своей фамилией денешься?
– Приперло, товарищ начальник, так приперло, моченьки нету. Баба ревьмя ревет без перерыву.
– Есть у меня мыслишка одна… Ты давно на шахте работаешь?
– Десятый год пошел.
– Тогда давай так договоримся. Я сейчас выпишу тебе аванс, нет, лучше внеочередную премию за многолетнюю ударную работу. Чтобы как раз на корову и сено до лета хватило. А там, может, и заработки подрастут.
Посетитель вышел не помня себя от радости. Слепко написал на его заявлении красным концом карандаша: «Отказать». Ниже, перевернув карандаш, приписал синим цветом: «Премировать за ударный труд четырьмястами рублей». Покусал задумчиво, кончик карандаша, зачеркнул «четырьмястами» и написал – «тремястами восьмьюдесятью пятью».
– Следующий! – крикнул он. В дверь протиснулась краснолицая баба лет сорока с грудным ребеночком на руках. Оба тут же завели душераздирающий плач.
– Изголодалася-я-а, обносилася-а, робеночка покормить нече-ем, хлебушка три дни ни корочки не вида-ла-а… – нараспев причитала баба.
– И-иии-иии – в тон ей визжал ребенок.
– Перестань немедленно и мальца своего уйми, а то я не разберу ничего. Зачем пришла?
– Корочки хлеба во рту не было-о… – продолжала баба, ручьи слез текли по ее морщинистому лицу.
– Так ты что, аванс пришла просить, что ли?
– Авансу-у-у.
– Давай сюда расчетную книжку. Та-ак. Ты, значит, за мужа пришла просить? А сам он где?
– Авансу-у-у…
– Муж где, я тебя спрашиваю?
– Больной он, – буркнула посетительница, разом прекратив плач. Ребенок как по команде замолчал тоже.
– Больной, говоришь? А бюллетень где?
– Нету билитеня, дохтур не дал.
– Не дал, значит, дохтур… Посмотрим. Ну, ясное дело, он у тебя уже десять дней на работу не выходит! Пьет?
– Все, ирод, пропил, десять дён пьяный валяется, чтоб издохнуть ему, проклятущему!
– Я за прогулы денег не выдаю. Не проси, не дам, и точка. С мужем лучше разберись, работать его заставь.
– Да чего же с им изделаешь? Он, как зенки свои поганые зальет, лежит как бревно бесчувственное, хоть режь его. Измаяла-ась я, не меня, так хоть дите-енка мово пожалейте-е, – завыла по новой баба.
Ребенок действительно выглядел очень истощенным. Обернутый в грязное тряпье, он устал реветь и тужился теперь, пытаясь издать хоть какой-то звук. Слепко встал, прошелся по кабинету, почесывая нос. Достал из кармана брюк пятирублевку с мелочью и сунул бабе. Та мгновенно умолкла и быстро юркнула в дверь. Шевцов всем своим видом демонстрировал крайнее возмущение. Вошел следующий.
В течение двух с половиной часов начальник шахты принял всех. В основном, просили аванс. Слепко одним давал, очень понемногу, другим отказывал. Несогласные кричали, женщины плакали, кое-кто даже валился на пол и колотился, словно в припадке. Слепко, как заправский следователь, выявлял, кого из плакальщиц подослали пьяные мужья, и отказывал таким наотрез. Выпроводив последнюю, он заразительно зевнул и как ни в чем не бывало пригласил Шевцова пойти к нему домой пообедать, а заодно побеседовать без помех про счетчики.
В груди у Андрея сладко заныло, представился шанс познакомиться наконец с восхитительной женой этого безбородого Черномора, но неожиданно для себя самого он отказался. Начальник попросил дождаться и ушел. Андрей, оставшийся в кабинете, тут же пожалел, что проявил принципиальность. Очень вдруг захотелось кушать. Поколебавшись, он смотался в столовку, где обнаружил довольно сносные щи и обожаемые им картофельные котлеты. Вполне умиротворенный, он вернулся в контору. Слепко был уже там. Они подробно и не без взаимного удовольствия обсудили конструкцию счетчиков. Прощаясь, Шевцов как-то замялся и вдруг выпалил:
– Товарищ Слепко, так же нельзя!
– Ты это о чем? Чего еще нельзя?
– С людьми так нельзя!
– Что ж делать прикажешь? Раздавать им деньги на самогон? Милое дело. Мы их с тобой жалеть будем, а они – пить без просыпу да жен с детишками поколачивать. Так, что ли? Ничего. У нас, слава богу, никто еще с голодухи не помер.
– Но почему дети должны страдать? Жизнь у них просто невыносимая, жилье дрянное…
– Постой, Андрей Сергеич, подобную чушь я выслушивать не намерен! У нас, к твоему сведению, советская власть, и жизнь очень даже нормальная. Да, сложная жизнь, интересная жизнь, но ведь она на глазах все лучше делается! Насчет жилья тоже. Я вот помню, что тут раньше было. Потом, никто ведь их пить не заставляет, с жиру водку трескают на это небось денег хватает. И не все такие, меньшинство.
– Меньшинство?
