косил блудливым глазом в сторону Лизы. На ней были шелковые трусики на резинках и обтягивающая красная майка с белым номером «41» на спине, которая, намокнув, сделалась полупрозрачной. В конце концов Феликс не выдержал и послал паршивца за хворостом. Скрынников попытался было динамить, но, увидев, что Романовский достает из мешка замаринованной с вечера свиной окорок, проникся и безропотно скрылся в зарослях.
Основательно заморив червячка, Евгений Семенович улегся на спину, подсунул ладони под коротко стриженный затылок и, посасывая сладковатую травинку, принялся обозревать голубизну небес. Лиза и увязавшийся за нею с видом дрессированной собачки Сашка пошли опять купаться, а Феликс, пыхтя, кромсал мясо и нанизывал его на ошкуренные ивовые веточки. Евгений Семенович малость задремал. Не тут-то было – расшалившаяся Левицкая плеснула ему на живот водой из купальной шапочки. Потом все они с почтительным интересом следили за священнодействиями Феликса над тлеющим костром, причем безвольный Скрынников, нацепив на прутик последнюю котлету, тоже принялся жарить ее над углями, опрометчиво утверждая, что хорошая котлетка в сто раз вкуснее любой свинины. Через несколько минут все четверо волками вгрызались в шашлык, заедая длинными сочными перьями лука, тыкали огрызками огурцов в кучку крупной сероватой соли и не забывали регулярно чокаться. Начальник шахты лично уговорил полбутылки красного, а его бесшабашные подчиненные – вторую поллитровочку.
Когда все наелись, то есть не то чтобы совсем наелись, но все же настолько, чтобы почувствовать потребность в небольшой передышке, в запасе оставалось еще порядочно мяса, винегрета, да и выпивки тоже. Левицкая легко поднялась с места и направилась к мальчишкам, удившим неподалеку мелкую рыбешку. Выклянчив у них удочку, она принялась азартно дергать пескарей. Силуэт ее на фоне сверкающей речной ряби, по правде говоря, мало чем отличался от мальчишечьего. Слепко и Романовский отвалились на редкую травку и затеяли неторопливую беседу, а Скрынников продолжал неутомимо жевать.
– Ладно, отложим мы опять строительство, а что потом? – рассерженно гудел Феликс. – Нет, ты не отвиливай, ты объясни!
– Вот реорганизуем шахту, тогда уж…
– Так у тебя, как известно, планов громадьё, реорганизация уже по второму кругу пошла.
– Правильно, она и не должна никогда прекращаться.
– Значит, жилье строить мы вообще не начнем?
– Ну почему? Со временем дойдут руки и до второстепенных вопросов.
– Народ поувольняется на …, и вся твоя рехонструкция с модер…яцией гикнутся к …й матери!
– Не дадим! И потом, заработки-то у них растут!
– Нормы растут еще быстрее!
– Это, друг мой, азы политэкономии. А насчет того, что кто-то там поувольняется, был тут уже один, тоже все на эту тему выступал.
– А ты меня не пужай, я не из пужливых! Проблема налицо, не отвертишься!
– Да согласен я, со всеми согласен! Построю я вам эти дома! Только, может, не сейчас, а… в том году, наверное.
– Слышь, Сашка, одолжение нам огромное делает, мы ему теперь в ножки кланяться должны!
– Я не гордый, я и поклониться могу, – Скрынников с сомнением осмотрел остатки винегрета, потом, очевидно приняв непростое решение, скрутил в жгут пучок лука, засунул его в рот и продолжил процесс монотонного жевания.
– Нет, ты брось жрать-то! Скажи, прав я?
– Не-а. Не совсем. Ты прав в том смысле, что то, что Женька, то есть Евгений Семеныч, говорит – это типичнейший левый уклон, но и он прав, потому что если план провалим, нас тут всех к …й матери в бараний рог скрутят, а если перевыполним, то как раз наоборот, очень хорошо нам будет.
– Ты, Скрынников, кончай ярлыки навешивать! Тоже мне. А в целом, что же, верно суть ухватываешь, то есть в том смысле, что я прав.
– Ну конечно, – захохотал Романовский.
– Но тут всплывает одна малюсенькая проблемка, – меланхолично продолжил Сашка.
– И в чем же она?
– В тебе. Ты у нас царь и бог. Захочешь, люди уже в этом году новоселье справят, не захочешь – по гроб жизни на нарах клопов кормить будут. Вот парк ты захотел, и пожалуйста – есть теперь у нас в поселке парк, качели-карусели, танцы-шманцы. А кино, скажем, ты не захотел, и нету кина. А я, может, кино предпочитаю.
– Кто о чем, а вшивый о бане. Постановление парткома по этому вопросу было и общее собрание.
– Да ты ж там всем вертишь как хочешь! Один все решаешь! Это как называется? Самодер-ржавие!
– Демократическим централизмом это называется. И заметь, вся ответственность на мне!
– Кончай теории разводить, в кои веки выбрались. Кстати, Жень, насчет ответственности. А что будет, когда ты ошибешься по-крупному?
– Что будет, что будет? Вломят мне тогда по-крупному, и всего делов.
– Да. Я бы так не смог. А ты, Лиз, чего про это самое думаешь? – обернулся Феликс к подошедшей Левицкой.
– Думаю, каждому – свое. Пошли, искупаемся напоследок.
Она кинула на траву кукан с пескарями, разбежалась и прыгнула в воду, взметнув крылья огненных брызг. Солнечный шар уже грузно нависал над деревьями за рекой.
– Ребята, скорее сюда, вода теплая какая!
Романовский и Скрынников вскочили и разом сиганули с берега. Слепко начал было тоже приподниматься, но лень пересилила. Он вновь покойно улегся на спину. Над ним в ласковом воздухе сновали тонюсенькие стрекозки, синие и зеленые. «Интересно, одна это порода или нет? – думал он. – По форме вроде одинаковые. Если одна, у них могут быть дети. А какого цвета? Полосатые? Кажется, нету таких. А если это самцы и самки? Очень может быть. И кто тогда из них – кто?» Тут появилась такая же стрекозка, но ярко голубого цвета, и умозаключения его зашли в тупик.
Они приканчивали остатки шашлыка, когда на горизонте возникла супружница Романовского. Феликс сник. Она подозрительно осмотрела присутствующих, особенно Левицкую, затем, пробормотав в качестве приветствия, что «на минуточку только оставила ребенка с соседкой», ухватила последнюю порцию шашлыка и впилась в мясо острыми белыми зубками. Скрынников меланхолично вытряс в свой стакан сто грамм и протянул ей. Та было отнекивалась: она, мол, кормящая мать и все такое, но муж, преисполненный к Сашке великой благодарности, авторитетно заявил, что немножко – можно, и она выпила. Закусив посоленной помидоркой, она явно смягчилась. Левицкая, уже одетая, глядела в сторону. Солнце почти скрылось, начиналось время сумерек. Трава стала прохладной.
– Я пошла, – первой поднялась Лиза.
– И я с вами, – вскочил Скрынников.
– Да сиди уж, кавалер, тоже мне.
– Но я могу нести кастрюлю, и вообще…
– Ну, если кастрюлю, и тем более вообще, тогда ладно.
Они удалились. Романовская, пристально глядевшая им вслед, хотела, кажется, высказаться, но удержалась.
– Пошли и мы Филь, а то я за мальца чего-то волнуюсь, – громко прошептала она на ухо мужу.
Тот молча начал натягивать штаны. Она собрала посуду.
– Жень, идешь? – спросил Феликс, когда сам был уже готов.
– Не, я еще искупнусь, пожалуй.
Он, в свою очередь, проводил их взглядом. Романовский шел, как матерый кабан, словно не чувствуя веса жены, повисшей на его плече. Донеслось ее немелодичное пение, тут же поддержанное хриплым ревом супруга. Их дуэт долго еще раздавался над чуткой рекой. Дневные краски на глазах блекли, небо сделалось жемчужно-серым. Вокруг тоже никого не осталось, лишь какой-то особо упорный рыбак торчал, как чучело, в камышах. Евгений Семенович собрал разбросанную одежду, проверил наличие часов в носке правого ботинка и засунул все это под плащ-палатку. Трусы на нем уже высохли. Бдительно осмотревшись, он снял их и присоединил к остальным вещам. Вода была хороша. «Это ж совсем другое дело! Каждый день
