Повторила про себя несколько раз, стало веселее.
Дома, готовя обед, она смотрела через окошко на Дэвида, который в окружении котов грелся в саду на солнышке и выглядел абсолютно довольным жизнью: «Вот он, мой котик. Мышей ловить по ночам уже ленится. И я, что-то, тоже ленивая стала… Наша „территория любви“ потихоньку становится нейтральной полосой». Само собой неожиданно вырвалось:
— А на нейтральной полосе цветы — необычайной красоты!
Дэвид с удивлением повернул голову — он не любил ничего громкого. Коты вмиг слиняли. А цветы и вправду хороши! И дом неплох.
Хороший дом вдали от городской суеты, хорошая верная жена, которая всегда дома, — что еще нужно мужчине, чтобы встретить старость! А женщине, которая о старости еще не думает, что делать?! Оказывается, быть просто за кем-то, за мужем и только, ох, как скучно для современной женщины. А еще и взаимопонимания что-то хочется…
Года через полтора Марина поняла, что начала потихоньку спиваться: она уже ждала обеда с вином, чтобы хоть на время этот чертов вопрос «что делать?» не перекрывал ей дыхание. Хотелось расслабиться с бокалом «Merlot». Банально и совсем не смешно! Жить, как хочет Дэвид, — не менять, не изобретать, не действовать? Есть, спать, иногда заниматься любовью? Это у него называлось «наслаждаться жизнью»!
[ «Enjoy!»[57] Никогда раньше Марина не слышала этого слова так часто и в таком «заземленном» контексте: в кафе и ресторане, в магазине и в парикмахерской, химчистке, ремонте обуви, даже в аптеке, покупая микстуру и задыхаясь от кашля! Улыбалась и благодарила в ответ. Русское «наслаждайся», если и подразумевает, телесные удовольствия, то все-таки — не обыденные, не те, которые ты можешь легко «подхватить», где угодно. «Легче, легче надо жить, девушка, — призывала она себя. — У нас, у русских, куда ни кинь — всюду драма, а тут — наслаждайся!»
Еще одно слово «Relax!»[58] звучало постоянно. Не было у Марины в жизни этого умения расслабляться: всегда дел и мыслей непочатый край. Правда… все-таки ухитрялась… в советских очередях. Вот где, действительно, расслаблялась! Уходила в иные сферы. Ну и что, что плечо к плечу, живот к чужой спине, своя спина — к чужому животу… Можно опереться, никто и не заметит! В этих-то очередях она и диссертацию обдумывала, светлые мысли приходили, и новые программы для старших школьников по своему любимому Западному Средневековью создавала. Вот когда бы жить хотела! Да, мор, да, болезни страшные, но как все просто и понятно было! Знали люди, откуда пришли и куда уйдут. Знали, за что страдали! Знали, как день начинать и как заканчивать, и что в церкви делать. Собственность свою имели, законы, охранявшие ее и их профессиональную деятельность. Библию им читать не разрешали, вся мудрость шла от священника. Может, это и хорошо? Во многом знании — многие печали. Комментировать бы начали, резать друг друга, как и случилось позже… И войны, между прочим, были частным делом отдельных амбициозных правителей, а не всего населения. Сердобольные пейзанки подкармливали и своих и чужих и умирали своей смертью! — не в узилище злопамятного соотечественника. И почему-то считается, что все в те века было темным, безрадостным. Чушь! Такой праздничной яркости жизни, такого открытого веселья, таких потешных игр позже в истории и не было!.. Что она только не обсудила сама с собой, стоя в очередях. Абстрагировалась полностью. Однажды не заметила драку с летальным исходом посредине магазина. Поняла только, когда осталась одна, все разбежались — кому охота показания давать. Милиционер — «Красивый-Фуражкин»[59] к ней с вопросами, а она и правда ничего не видела. Ничего не добился блюститель порядка, с горечью лишь произнес: «Эх, женщина, мать твою!» И сплюнул.]
— Дэвид, я спиваюсь. Быть навеселе стало моим образом жизни.
В ответ тот рассмеялся:
— Ты сильно преувеличиваешь: бокал красного вина за обедом никого еще не сделал пьяницей. Но, если ты считаешь, что это так серьезно, не пей.
— Дэвид, посмотри на меня? Ты узнаешь во мне женщину, которую встретил в Москве?
— На мой взгляд, ты сейчас выглядишь лучше. Ты отдохнула здесь на природе, поправилась.
«Убить его мало за это слово!»
— Дэвид, может быть, мы как-то изменим нашу жизнь?
— Тебе не нравится наша жизнь? Может быть, тебе не нравлюсь я?!
На этом обрывались все их разговоры.
Да, Дэвид уставал, Крис нагружала его, и эта нагрузка только росла по мере того как Энни взрослела: добавился бассейн два раза в неделю, еще что-то… Он был домоседом поневоле, но, как Марина поняла, и по убеждению. Даже в свободные дни ехать в Виндзор или Лондон он не хотел: «Пустая трата денег. Ты ведь потащишь меня по магазинам, потом проголодаешься… Поезжай одна. Я подброшу тебя до станции».
«На волю! В пампасы!» — внутри все пело. «Воля» была совсем рядом, но это если ехать на машине. Дэвид предлагал подвезти нечасто и неохотно. Автобус в их края не заезжал, а пешком до центра Мэйденхеда к желанной станции, откуда можно было доехать до Виндзора и Лондона, — сорок пять минут вдоль оживленной транспортной магистрали. Марина попробовала раз — на второй уже не решилась.
Тогда она пошла на преступление: стала вызывать такси. Это было ей по карману. Но в жизни Дэвида такси не существовало — неразумная и непростительная трата денег. Марина делала это тайно и никогда не заказывала такси к дому. Таксисты стали ее первыми личными друзьями в этой стране. Они были разговорчивы, всем интересовались, шутили. Как-то зашел разговор о профессии. Марина без умысла, а может быть, и с умыслом — хотелось все-таки, чтобы кто-то оценил, — бросила:
— Историк, PhD[60].
С тех пор, когда заказывала такси, слышала в трубке:
— Такси для доктора Эллис.
Ехала и думала: «В Виндзор! Бедные три сестры Чехова мечтали о Москве, Москва была рядом, а не сбылось. А я из Москвы добралась до Виндзора. Это что-нибудь значит? Я сильнее хотела? Нет, не то… Жизнь трех сестер на каждом шагу говорила: „нельзя“. А я разве у жизни той спрашивала?..»
И вот она, крепость!
Виндзором Марина начала интересоваться задолго до встречи с Дэвидом, и поводом стал пожар в крепости в ноябре 1992 года. Репортаж о том страшном пожаре они смотрели вместе с Мартином в телевизионных новостях у нее дома в Москве. Кто бы мог подумать: пожар в резиденции королевы! «Who knows?», «Nobody knows»[61] — любил говорить Мартин. Марина вначале удивлялась его словам, потому что не была фаталисткой и привыкла
Трудно представить, что вот этот нескончаемый по протяженности и, казалось бы, нетронутый в своем средневековом величии Зал Святого Георгия выгорел весь. Марина запрокидывала голову — наверху на крутых сводах были укреплены рыцарские щиты. Ее ноги ступали по дубовому паркету, сделанному из деревьев, росших в поместьях этих рыцарей. Все они были кавалерами Ордена Подвязки. Все их имена известны. С портретов на нее смотрели полные достоинства джентльмены, реже — леди со знаками ордена — синяя лента через плечо, звезда на груди и подвязка под левым коленом на костюмах или на
