рационализацию имеющегося и адаптацию к настоящему, но не как предпосылку инновационного скачка в качественно иное будущее. Собственно, потому сегодня и активизировалось геополитическое мышление с его установками на передел мира, что оказалась замутненной формационная перспектива человечества, связанная с открытием качественно новых возможностей.
По-видимому, настала пора прояснить глубинные информационные предпосылки того, что либеральная классика назвала рыночной моделью в широком смысле слова. Под нею понимается такая саморасширяющаяся система, доступ в которую новых агентов остается постоянно открытым. Ясно, что бесконечность рыночного пространства может базироваться только на непрерывном открытии качественно новых потребностей и новых рынков. Пространство сложившихся потребностей, растущих только количественно, быстро заполняется сложившимися контрагентами, фактически превращающимися в монополистов.
На базе этой закрытой (лапласовской) картины мира в экономике была основана марксистско- ленинская теория монополистического капитализма, сменившая капитализм свободной конкуренции. На самом деле экономика не удовлетворяет раз и навсегда сложившуюся, статичную структуру спроса, а работает в открытом пространстве постоянно формирующихся новых потребностей и, следовательно, новых рынков, что и открывает шансы для новых производителей.
Вместо того чтобы вступать в безнадежную конкуренцию с маститыми производителями тех же товаров, новые контрагенты начинают с социального открытия, касающегося новых потребностей определенных групп населения; удовлетворяя эти потребности, они на время становятся монополистами, получающими сверхприбыль. На этом основана деятельность так называемых венчурных фирм. Затем, когда новый спрос становится массовым, венчурный капитал уступает поле битвы массовому крупносерийному производству, эмигрирует в новое социально-экономическое пространство, связанное с открытием новых потребностей.
Ясно, что если придать этой рыночной конкурентной модели общий онтологический смысл, то обнаружится, что она имеет перспективу только в том случае, если рост фундаментальных идей, открывающих качественно новые реальности, будет непрерывно опережать развитие прикладных идей, удовлетворяющих уже сложившиеся ожидания и запросы. Только в этом случае будущее довлеет над настоящим, а большие совместные перспективы — над мелочными играми этносуверенитетов.
С учетом этого приходится заключить, что англо-американский эмпиризм в значительной мере повинен в той деградации великого проекта модерна, которую мы наблюдаем сегодня. Англо-американская программа 'технологизации' и прагматизации культуры — вымывания из нее тех идей, которые не прошли цензуру 'чувственной верификации' и операциональности, в конце концов закрыла перспективу качественно иного будущего, что в свою очередь обернулось реваншем геополитической 'rеаllу роliсу' над высокими утопиями Просвещения, открывающими прорыв человечества в иное историческое измерение.
Не грозит ли это нам новыми сумерками Просвещения и новыми сегрегационными практиками?
6.4. Искушения глобализма
Классическая просвещенческая модель мира была универсалистской, опирающейся на концепцию естественного человека, повсюду демонстрирующего равные способности и устремления. Именно эта доктрина легла в основу современной гуманистической доктрины прав человека. Однако в последние годы усилиями некоторых культурологов и геополитиков универсалистское видение Просвещения было потеснено в пользу концепции плюрализма и даже конфликта цивилизаций, качественной несводимости и некоммуникабельности цивилизационных менталитетов и пр. Сам прогресс из этнически и конфессионально нейтрального внезапно приобрел этноцентристский привкус, связанный с уникальностью Запада как монопольного носителя модерна.
Таким образом встретились, усиливая друг друга, две 'заподозривающих' концепции. Одна связана с открытием 'пределов роста' и связанных с этим подозрением, что прогресс имеет принципиальные природно-экологические ограничения: возможностей земной среды не хватит на всех. В ответ сформировалась сегрегационистская теория 'золотого миллиарда', успевшего прорваться в изобильное постиндустриальное общество до того, как экологический капкан захлопнулся и потому пребывающего в этом обществе в одиночестве. Гуманистическая перспектива единого общечеловеческого будущего была, таким образом, поколеблена с этой 'объективной' стороны. Но она была поколеблена и с субъективной стороны, касающейся особенностей менталитета и традиций различных регионов мира.
Эта замутненность универсалистской гуманистической перспективы сказалась и на судьбах бывшего СССР. Теоретически было возможным превращение тоталитарного суперэтнического синтеза в демократический, в целом сохраняющийся в прежних границах. Но новые лидеры России прониклись новыми 'открытиями' культурологического пессимизма, обосновывающего неравные шансы представителей различных культур на демократизацию, модернизацию и 'возвращение в европейский дом'. На этом основании решено было оставить 'азиатов', вывести Российскую Федерацию из состава СССР и войти в 'европейский дом' на сепаратной основе.
Этот частный пример показателен: речь идет о тенденции подмены универсалистской просвещенческой перспективы селекционистской и сегрегационной. Проявление этой тенденции мы видим в практике двойных стандартов, порождающей новые трещины в здании глобализма. С одной стороны, говорят об открытом глобальном пространстве, в котором неуместны протекционизм и прежние национальные суверенитеты; с другой — не стесняются защищать благополучное пространство интегрированного Севера от пришельцев с Юга, всякого рода 'мигрантов' (пример тому — Шенгенские соглашения 1993 г. стран ЕС). Двойственность поведения обнаруживается даже у признанных носителей процесса глобализаци. Так, транснациональные корпорации, требуя либерализации пространства, куда они стремятся проникнуть, внутри себя и в зонах своего влияния нередко создают не либеральный, а протекционистский или монополистический порядок.
Если оценить действующую в настоящее время 'рыночную модель' глобального мира по ряду классических либеральных критериев, мы сразу же обнаружим ее парадоксы. Вместо того чтобы порождать на экономическом, политическом и социокультурном уровнях ситуацию беспрепятственного вхождения новых субъектов в конкурентное мировое поле, она, напротив, драматически сужает число участников этого поля, превращая пространство глобального мира в зону привилегированной активности элитарного 'клуба избранных'.
В экономическом отношении такими избранниками становятся наиболее развитые страны, которые нередко стремятся закрепить свое монопольное положение и предотвратить появление новых конкурентов. Характерно, что новый 'план Маршалла' для Восточной Европы так и не состоялся. Вместо этого действуют противоположные доктрины деиндустриализации пространств, не попавших в круг избранных, и тем самым глобализующийся мир пока что тяготеет не к конкурентной, а к олигопольной модели.
В политическом отношении также наблюдается олигополистическая тенденция ограничить действие конкурентных, демократических и плюралистических процедур пространством привилегированных стран. В отношении остальных применяются практики, ведущие от модерна в варварскую архаику. Дисгармонии нынешнего глобализма связаны с тем, что он, вместо расширения числа ответственных участников принятия мироустроительных решений, породил тенденцию его сужения — за счет представителей 'второго мира', выталкиваемых в 'третий мир', а также за счет выхолащивания потенциала представительных международных организаций.
Преимущества классической 'рыночной модели мира' (в широком, сверхэкономическом значении этого слова) должны были заключаться в непрерывном расширении участников мировых конкурентных игр, посредством которых обычно совершенствуются экономические, политические и информационные процессы. Рыночная модель означает одновременно и систему генерирования все новых рынков как поля приложения сил потенциальных субъектов действия, и систему формирования все новых субъектов — контрагентов на этих рынках.
В этом, собственно, и заключается значение рыночной конкуренции как процедуры открытия новых факторов конструктивной активности. Приходится признать, что международная система, складывающаяся
