в) В тот же день, 21 мая 1213 года, папа («
г) Положение Монфора и его соратников понемногу становилось критическим, поскольку теперь они были практически одни: вот уже несколько недель как они не получали ни подкрепления, ни помощи из северной Франции, где теперь, когда речь заходила о «крестовом походе», все — как в церковных кругах, так и среди рыцарей — только и думали, что о завоевании новых земель и новых владений в Палестине. Дело христианской веры, которой угрожала катарская ересь, было предано забвению. «На севере Франции теперь почти никто уже не брал крест для того, чтобы сражаться с проклятыми еретиками», — пишет Пьер де Во-де-Серне (АИ, 442). И, что было куда серьезнее, повсюду, в городах и селах, ходили слухи о том, что арагонский король собирает и снаряжает войска, намереваясь захватить Гасконь и альбигойский край, чтобы окончательно выгнать оттуда тех, кого автор хроники отныне именует «рыцарями Христа», то есть крестоносцев. Положение в Лангедоке делалось предельно запутанным и опасным, поскольку те, кого наш летописец называет «врагами веры» (иными словами — катары, которые понесли значительные потери, и их опасные арагонские союзники, по большей части находившиеся в Тулузе), расхаживали у стен местных крепостей, занятых крестоносцами, предлагая защитникам сдать им крепости под ручательство короля Арагонского. В глазах простодушных жителей этих городов репутация монарха была безупречной, и многие в самом деле ему сдались, не понимая, что Педро II старался не ради катаров, равно как и не ради тулузцев, которые их защищали, и еще того менее — ради Церкви, но лишь ради самого себя, желая отобрать у Монфора феоды, которые тот отнял у вассалов арагонского короля.
Последний был прямым сюзереном графов Фуа и Комменжа, а также покойного виконта Тренкавеля, который, как и остальные двое, лишился своего каркассонского феода, отнятого у него Монфором; среди прочего он поставил себе целью отобрать эти земли у «благородного графа», чем и объясняется его присутствие на собрании в Лаворе.
Безымянный поэт, которому мы обязаны второй частью «Песни о крестовом походе против альбигойцев», взяв в руки перо, предупреждает нас о том, что тот этап войны, о котором он намерен рассказать, был куда более смертоносным, чем предшествующий, поскольку могущественный король Арагона, понявший теперь, что Монфор имеет виды на Лангедок, объявил, что намерен в ней участвовать и помогать графу Раймонду VI Тулузскому защищать свои владения. У Педро II была и куда более личная причина предлагать ему союз: юный Раймонд VII, родившийся в 1197 году, то есть к описываемому времени достигший возраста шестнадцати лет, только что женился на сестре короля, Санче Арагонской, тем самым сделавшись его зятем[101]; на это обращает наше внимание «Песнь о крестовом походе»:
В этом походе, который должен был начаться,
неисчислимо много прекрасных новых копий
будет лежать изломанными среди окровавленных знамен,
неисчислимое множество душ расстанется с телами,
и немало дам в трауре будет рыдать на руинах!
Арагонский король собрал свое войско.
Все его вассалы здесь. Их вид великолепен.
Сир Педро громогласно обращается к ним с такой речью:
«Мы немедленно выступим против крестоносцев,
которые разоряют тулузский край.
Сир граф Раймонд зовет меня на помощь.
Его землю опустошают, жгут, убивают ее,
хотя он никому в этом мире не причинил зла.
Однако граф и его сын — мужья моих сестер.
Мы — близкая родня, и я не могу допустить,
чтобы с ними так обходились. Пойдем же, господа,
войной на разбойников-крестоносцев, которые разоряют и обездоливают!
Бей воров, отнимающих земли!»
Итак, дело происходит в сентябре 1213 года, и мы в Лаворе. Для могущественных южных сеньоров главной заботой помимо того, чтобы сохранить или вернуть свои земли, отнятые у них под тем предлогом, что эти сеньоры терпимо относились к еретикам, было также спасение окситанской культуры, которой они так гордились: в определенном смысле, с сохранением всех пропорций, эти лангедокские бароны были предшественниками националистов, какими в наши дни считают, к примеру, ирландцев, басков или корсиканцев.
Мы уже видели перед тем, что арагонский король действовал тонко и вместе с тем решительно. Его войска, бесспорно, внушали страх Монфору, его победы над Альмохадами восхищали папу, и он, вместе с тремя графами и виконтом Беарнским, составил значительный очаг сопротивления крестоносцам.
Теперь король Педро II уже не старается влиять исподтишка, а действует в открытую. Он вошел в Тулузу во главе армии объединившихся баронов, которая насчитывала две тысячи рыцарей и около пятидесяти тысяч пехотинцев; он около года под несмолкающие приветствия перемещался между Нарбонном, Памье и Лавором; теперь, в сентябре 1213 года, он, обогнув несколько замков, поставил свои шатры в двадцати километрах от Тулузы, на левом берегу Гаронны, у стен Мюре, маленького и удачно расположенного городка, окруженного двумя предместьями, но плохо укрепленного, как сообщает нам Пьер де Во-де-Серне.
Мюре защищал гарнизон крестоносцев, в котором насчитывалось человек тридцать рыцарей и полсотни пехотинцев, и, что очень важно, город находился посреди земель, принадлежавших Монфору или от него зависевших. Возможно, наши читатели задаются вопросом: по каким причинам Педро II Арагонский устроился прямо под носом у «благородного графа»? Нам не так трудно будет эти причины отыскать.
Прежде всего, Педро Арагонский, правящий монарх, не должен был ни перед кем отчитываться, разве что перед папой, и в его владениях не было монфоровских крестоносцев: он был сам себе хозяин и властен когда угодно приезжать в Лангедок, где и намеревался остаться; далее, в культурном отношении он был куда ближе к жителям Лангедока, чем к французам, чьим ударным орудием на юге Франции был Монфор; наконец, сеньоры и горожане из числа добрых христиан Лангедока чувствовали куда большую приязнь к этому веселому окситанцу, чем к холодному северянину Монфору, прежде всего пекущемуся о собственной выгоде. К этим трем причинам, которые могут показаться ничтожными, можно прибавить более основательную четвертую: крестоносцы Монфора, которых в Окситании называли «французами», вели себя скорее как завоеватели, чем как союзники.
Осажденные в Мюре, укрывшись в одном из двух предместий, послали гонца к графу де Монфору, который стоял в восьми лье оттуда, в Фанжо, с просьбой прислать подкрепление. В ночь после прибытия арагонского короля жене Монфора приснился сон, сильно ее испугавший: ей приснилось, что из руки ее мужа сильной струей льется кровь. Проснувшись на рассвете, она рассказала ему этот сон и призналась, что пришла от него в смятение, на что Монфор ответил: «Ты говоришь как истинная женщина. Неужели ты думаешь, что я, словно испанцы, верю в сны и прочий вздор? Вот если бы мне приснилось, что я должен пасть в бою, который мне предстоит вести, я пошел бы на него лишь с большей уверенностью, чтобы тем самым еще явственнее показать мое презрение к глупости жителей этой страны, придающих значение подобным пустякам».
Затем автор «Альбигойской истории» пересказывает нам целый ряд незначительных событий (АИ, 140), которые мы тем не менее сейчас вкратце перечислим, поскольку эти мелочи сами по себе, складываясь, дают великолепное представление о том, чем была осада Мюре, продолжавшаяся всего один
