солнце зайдет над жестокой резней!»
Вскоре начался последний бой. Тулузцы высыпали из-за городских стен с криками: «Смелее, Тулуза! Вперед! Убивай беспощадно!», и вскоре палицы, копья и мечи тулузцев зазвенели о шлемы французов, и рыцари кричали друг другу: «Бей этих недоносков! Крепче держите оружие, рубите поджилки! Смерть адской власти! Выпустим счастье на свободу!» (ПКП, 205). Все ринулись в битву, французские бароны выскочили из укрытия, верхом врезались в гущу сражения. Руки и головы летели в пыль, обагренную кровью умирающих.
Монфор, всю ночь не спавший, вернулся в Нарбоннский замок, чтобы слушать мессу. За ним явился щитоносец.
«Мессир, — сказал он — ваша набожность вас погубит, положение бедственное: тулузцы убивают ваших баронов. Если эта резня не прекратится, для вас все кончено, и сегодня же вечером вы потеряете Тулузу».
Монфор побледнел, глубоко вздохнул, осенил себя крестным знамением, затем молитвенно сложил руки и прошептал: «Иисусе, даруй мне сегодня гибель в бою или победу». Он велел одному из своих людей призвать наемные войска, которые держал наготове в Нарбоннском замке; вместе с ними прибыли несколько сотен французских баронов. Монфор встал во главе войска, протрубили рога и трубы, тулузцы начали отступать и, как сказал поэт, «смешенье шлемов и клинков, каменьев, стрел, зерцал казалось бешеной рекой, потоком, полным сил».
Но вот один из лучников, стоявший на бруствере, заметил Ги де Монфора, брата благородного графа, и пустил в него стрелу, которая попала в коня. Раненый конь развернулся и рысью пустился прочь. Тогда другой стрелок, в свой черед прицелившись из арбалета, поразил сира Ги в левый бок: стрела пробила его латы и вонзилась в плоть, брызнула кровь, заливая одежду. Он с трудом добрался до брата Симона, упал на землю и с трудом выговорил, превозмогая боль: «Увы, возлюбленный брат мой, сегодня Иисус не на моей стороне, он покровительствует тулузцам; мне же без промедления следует вступить в госпитальеры[134]».
Пока Ги де Монфор все это говорил, женщины, окружившие на дозорном пути камнемет, выстрелили в Симона де Монфора. Их каменное ядро попало прямо в стальной шлем «благородного графа» и рассекло ему лоб: из раскроенного черепа брызнул мозг, глаза выпали из орбит, челюсть разлетелась на части, и граф, убитый наповал, рухнул наземь. Два молодых рыцаря, Аймерик и Жослен, подбежали к нему и накрыли плащом безжизненное тело своего сеньора. Теперь бароны и рыцари глядели со страхом и отчаянием, послышались стенания.
«Всевышний, Ты несправедлив, — так каждый возопил, —
Погибель графа допустив! Ты всех нас подкосил.
Граф был достойный человек и верный Твой вассал.
А ты позволил, чтобы он, как пес, околевал.
Лить кровь за веру? Ну уж нет! Творя сей произвол,
Ты всех нас, Боже, обманул, в тоску и ужас ввел».
Тело благородного воина Симона де Монфора положили на носилки, и шествие направилось к церкви Сен-Сернен. Для тулузцев смерть Монфора была избавлением, и на улицах пели: «Ура! Монфора больше нет! Этот убийца, этот разбойник, причинивший нам столько зла, умер без покаяния!» Что же до рыцарей- крестоносцев, то они, лишившись вождя, который вел их от победы к победе, покинули предместье Сен- Сиприен и обратились в бегство. Вскоре осада Тулузы была окончательно снята.
10
КРЕСТОВЫЙ ПОХОД КОРОЛЯ ЛЮДОВИКА
Смерть Симона де Монфора поставила папу Гонория III, избранного в 1216 году, в безвыходное положение. Разумеется, его святейшество мог поручить командование крестовым походом старшему сыну графа, Амори де Монфору, — что он и сделал, — но тот оказался недостаточно опытным и не справился с задачей. Осада продлилась еще несколько недель, затем, сделав последнюю попытку штурмовать город, сеньоры из окружения молодого графа недвусмысленно дали ему понять, что не намерены продолжать осаду Тулузы. Родной брат Амори, Ги де Монфор, младший сын покойного графа, обратился к старшему ровным и усталым голосом.
«Сеньоры, — молвил Ги Монфор, — уже который год
Во славу Господа Христа мы льем и кровь, и пот,
И многим в схватке умереть уже настал черед.
Клянусь, ни небо, ни земля не стоят сих утрат,
И если прежде на врага страх наводил мой брат[135],
То ныне битву продолжать рискнет лишь сумасброд».
Амори, который теперь встал, поскольку был старшим сыном Монфора, во главе крестоносцев, придерживался противоположного мнения.
«Сеньоры, — молвил Амори, — о том и речь идет,
Что кровь убитого отца о мести вопиет
И отступление мое всяк бегством назовет.
Как имя доброе спасти? Как избежать клевет?
Я, за отца не отомстив, нарушу свой обет
И делу Церкви причиню непоправимый вред».
Алан де Руси, один из самых храбрых рыцарей, разделял мнение Ги де Монфора.
«О граф, — сказал сеньор Алан, — позвольте дать совет:
Решившись город осаждать, мы не избегнем бед,
Ведь ныне к тем, кто был гоним, приходят дни побед.
Осаду жители снесут без горя и забот,
У них есть хлеб, вино, зерно, дары земных щедрот,
Дрова на случай холодов и подъяремный скот;
Сердца их радостью полны, а нас тоска гнетет.
Уж город был у нас в руках. Каков же результат?
Тот, кто победу упустил, как люди говорят,
Добро, утраченное им, вернет себе навряд!»
Его речь продолжил епископ Фульк.
«Столь велика моя печаль, — сказал Фолькет-прелат, —
Как будто Бог меня отверг, низринув душу в ад».
Но кардинал, представлявший папу в этом крестовом походе, суровым тоном положил конец жалобам недовольных рыцарей:
