в Монсегюре, прийти в замок Авиньоне, где сейчас находятся инквизиторы. Впрочем, я передам письма Пьеру-Роже. Поспеши. В награду после смерти инквизиторов получишь лучшего коня, какой сыщется в Авиньоне».[142]
Ни один современный историк не мог бы и мечтать о лучшем свидетельстве для того, чтобы пролить ясный свет на драму, разыгравшуюся семь столетий назад в маленькой деревушке Авиньоне, сегодня такой мирной.
1. Если придерживаться только что процитированного нами текста, представляется бесспорным, что непосредственным виновником резни в Авиньоне был, по всей очевидности, Раймонд д'Альфаро, которого обличает в своем письме Фейида де Плень. Последняя, как жена офицера, командовавшего стражей замка, вероятно, была в курсе всех мелких интриг и сплетен Монсегюра. Тем не менее нам неизвестно, какими мотивами (скорее всего, финансовыми) руководствовался этот грубоватый прево, когда призывал людей из цитадели, тем самым подвергая их смертельной опасности. Д'Альфаро, внебрачный сын некой Гильеметты, которая в свою очередь была внебрачной дочерью графа Раймонда VI Тулузского, оказывался, таким образом, племянником графа Раймонда VII. Но в силу своего незаконного происхождения он был устранен от всякой власти и лишен прав наследования, и, должно быть, ему требовалось показать себя в выгодном свете.
2. Вторым виновным был сам граф Раймонд VII Тулузский: от его имени д'Альфаро подготовил и воплотил драму, которую мы опишем чуть позже, как только получил упомянутое выше страшное послание. Даже если д'Альфаро сделал это без его ведома, что весьма сомнительно, он не без оснований полагал, что граф Тулузский не станет порицать его за то, что он столь радикальным способом уладил неприятную проблему с инквизиторами.
3. Третий виновный был, если можно так выразиться, коллективным преступником. Речь идет о шести с лишним десятках катарских воинов, составлявших приблизительно половину гарнизона Монсегюра, то есть о пятнадцати рыцарях и сорока двух офицерах; все они принадлежали к мелкому лангедокскому дворянству, и их семьи на протяжении трех поколений исповедовали веру катаров.
4. Не забудем также обвинить и полицейскую обстановку, созданную в этой местности Гильомом Арно, строгим и жестоким доминиканцем: многие катары Авиньоне и его окрестностей не могли долее терпеть его инквизиторских поездок. Повсюду, куда бы брат Арно ни отправился, он брал с собой настоящую маленькую армию, состоявшую из офицеров, тюремщиков, судей и прочих советников, сеявшую в городах и селах истинный ужас; дошло до того, что сам папа Иннокентий IV вынужден был вмешаться, чтобы умерить пыл своего инквизитора.
5. Общественное мнение Лангедока, независимо от того, шла ли речь о катарах иди о католиках, было возбуждено взаимодействием двух этих идеологических сил, которые сражались оружием проповедей, наставлений, наказаний и даже отлучений от Церкви. По всей видимости, религиозную жизнь должны были нарушать многочисленные инциденты, как у католиков, полагавших, что на их стороне истина и право, так и у самих катаров, которые с каждым днем все явственнее ощущали себя гонимыми. Для братьев, о которых говорит жена Пленя, равно как и для других катарских рыцарей из Монсегюра, поручение, данное им от имени графа Тулузского Раймондом д'Альфаро, было настоящей удачей: уверяли, будто комендант катарского гарнизона замка, Пьер-Роже де Мирпуа, едва услышал новость, тотчас созвал своих людей и сказал им: «Готовьтесь, дело важное, оно принесет нам большую прибыль!»
6. Сама операция на деле была лишь краткой вылазкой, но последствий имела не меньше, чем государственный переворот. Вот как все происходило: в Монсегюре, куда люди короля не осмеливались сунуться, собралось небольшое войско, примерно из пятидесяти молодых людей, принадлежавших к местному мелкому дворянству, все они были катарскими верующими. В канун четверга Вознесения они без промедления отправились в Авиньоне, где их тайно ждал Раймонд д'Альфаро с другими вооруженными катарами. Большей частью они разместились в доме, обычно предоставляемом прокаженным, на окраине городка. Это маленькое войско, которое, похоже, никто не заметил (в этом нет ничего невероятного, поскольку в окрестностях Монсегюра часто происходили перемещения вооруженных людей), до наступления ночи оставалось в Доме прокаженных, где заранее была приготовлена дюжина больших, хорошо наточенных топоров. Затем, когда совсем стемнело, прево, одетый в белое, в сопровождении нескольких жителей Авиньоне, которым хотелось присутствовать на кровавом празднике, отвел этих людей, ставших на один вечер вершителями правосудия, к дому, где спали доминиканец Гильом Арно и семь его монахов- инквизиторов.
7. Когда дверь разлетелась под ударами топоров людей Мирпуа, монахи мгновенно скатились с постелей и, упав на колени, затянули
Разумеется, убийство инквизитора Гильома Арно не было ни крупной политико-религиозной, ни тем более военной победой; это было заурядное преступление, своего рода сведение счетов, довольно-таки мерзкое, мало что менявшее в судьбе катаров Лангедока и еще менее того значившее для будущего французского королевства. Это было, если можно так выразиться, обычное местное «небольшое осложнение», пришедшееся на царствование Людовика Святого, оно не шло ни в какое сравнение с религиозными войнами, которые будут терзать Францию три с лишним столетия спустя в течение тридцати шести лет, начиная с
Но в Лангедоке теперь все шло по-другому, поскольку Людовик Святой и его советники, а также Бланка Кастильская начинали войну в другой форме — учтивого административного завоевания.
Если взглянуть на показания Фейиды де Плень, представляющие собой единственное официальное свидетельство, каким мы располагаем в деле Авиньоне, мы увидим, что там недвусмысленно сказано: преступный приказ убить инквизиторов исходил от самого Раймонда VII, тот тайно велел передать его двум рыцарям из Монсегюрского гарнизона. Делая это, граф преследовал цель возвратить себе свое Тулузское графство, и его можно понять. Но к кому же этот феод должен был перейти после его смерти, ведь у Раймонда VII по-прежнему не было наследника мужского пола? В принципе в соответствии с феодальными законами его владения должны были перейти к его сюзерену, то есть к французскому королю; отсюда и стратегия, которой придерживалась с этого времени Бланка Кастильская. Стратегия эта состояла в том, чтобы препятствовать графу Тулузскому вступить в брак и не дать ему обзавестись наследником, таким образом прибрав к рукам графство Тулузское для своего сына, самого близкого потомка мужского пола (родного племянника) графа Раймонда VII. Следовательно, надо было противодействовать усилиям тулузца, направленным на поиски супруги, которая могла бы быстро подарить ему сына. В 1229 году регентша Бланка Кастильская поняла, как пишет Зоя Ольденбург, что потенциальным соперником в борьбе за французскую корону, пока что венчавшую голову ее сына Людовика IX, был не граф Раймонд VII Тулузский, превратившийся к тому времени в «
