Тихонько в двери лож глядятИ карт засаленных колодыВ ливреи прячут… ПереходыИ лестницы уже кипятТолпой, бегущею заранеКо входу выбираться, — онаУж насладилася сполнаИ только щупает в кармане,Еще ль футляр покамест целИли сосед его поддел?9А между тем на сцене шумноРоберта-Дьявола гремитТрио́ последнее: кипитСтраданием, тоской безумной,Борьбою страшной… Вот и (он),Проклятьем неба пораженИ величав, как образ медный,Стоит недвижимый и бледный,И, словно вопль, несется звук:Gieb mir mein Kind, mein Kind zuruck!И я… как прежде, я внимаюС невольной дрожью звукам темИ, снова полон, болен, нем,Рукою трепетной сжимаюДругую руку… И готовОпять лететь в твои объятья —Ты, с кем мы долго были братья,Певец хандры, певец снегов!..10О, где бы ни был ты и что быС тобою ни было, но нам,Я твердо верю, пополамПришлось на часть душевной злобы,Разубеждения в себе,Вражды ко псам святого храма,И, знаю, веришь ты борьбеИ добродетели Бертрама,Как в годы прежние… И пустьНас разделили эти годы,Но в час, когда больная грустьПро светлые мечты свободыНапомнит нам, я знаю, вновьТогда явится перед намиБылая, общая любовьС ее прозрачными чертами,С сияньем девственным чела,Чиста, как луч, как луч, светла!11Но вот раздался хор финальный,Его не слушает никто,Пустеют ложи; занятоВниманье знати театральнойСовсем не хором: бал большойВ известном доме; торопливоСпешат кареты все домойИль подвигаются лениво.Пустеет кресел первый ряд,Но страшно прочие шумят…Стоят у рампы бертрамистыИ не жалеют бедных рук,И вновь усталого артистаЗовет их хлопанье и стук,И вас (о страшная измена!)Вас, петербургская Елена,С восторгом не один зоветМосковской сцены патриот.12О да! Склонился перед вами,Искусством дивным увлечен,Патриотизм; он был смешон,Как это знаете вы сами.Пред вами в страх и строгий судПарижа пал — …Так что же вам до черни праздной,До местных жалких всех причуд?Когда, волшебница, в ЖизелиЭфирным духом вы летелиИли Еленою — змеейВились с вакхническим забвеньем,Своей изваянной рукойЗовя Роберта к наслажденьям,То с замирающей тоской,
