Когда она умолкла, в Миклоше будто что-то сломалось.
Он с каким-то исступлением схватил ее в объятия и с сокрушающей силой прижал к себе.
И осыпал дикими, страстными, требовательными поцелуями, которые, казалось, не только вынимали сердце у нее из груди, но и ее душу, самую ее жизнь и отдавали их в полную его власть.
И все-таки она не испытывала никакого страха.
Она чувствовала пылающий в нем огонь, что-то в ней устремилось навстречу этому огню, и пламя вихрем унесло их в небеса.
Мысли исчезли, она могла только чувствовать и любить.
Через очень долгое время, когда свечи уже догорали, Миклош сказал голосом, полным чувства:
— Сокровище мое, радость моя, моя обворожительная женушка, ты все еще любишь меня?
Хиона засмеялась. Таким счастливым смехом!
— Как ты можешь задавать такие глупые вопросы? Ах, Миклош… я никак не представляла, что… любовь так чудесна… так совершенна.
Он привлек ее к себе, а она продолжала:
— Я… я не… разочаровала тебя… не сделала чего-то не так?
— Ну как ты могла придумать подобную нелепость, моя радость? — сказал он. — Я никогда, и это святая правда, никогда не был так счастлив. И как ты, не представлял себе, что любовь может быть столь совершенна, настолько полно и бесконечно превыше всего.
Хиона чуть вздохнула.
— Теперь я поняла все, что читала о любви. Музыку, которая ее выражает, картины, воплощающие ее в красках.
Она откинула голову, взглянула на своего мужа и продолжала:
— Если ты… когда-нибудь… перестанешь… любить меня… я знаю… что не захочу… дольше жить.
— Этого ты можешь не опасаться, — ответил Миклош. — Любимая, я думаю, мы были созданы друг для друга с начала времен, и судьба век из века вела нас к этой встрече, и вот после сотен жизней, в течение которых мы стремились поступать правильно, теперь нам дарована возможность помогать другим людям и принести этой стране счастье, которое станет источником вдохновения и сил для всех в ней живущих.
Он говорил очень серьезно, и Хиона спросила:
— Ты… правда… веришь… в это?
— Я верю, что вместе мы сумеем это осуществить. Наша любовь будет пробуждать любовь в других людях, и особенно в тех, кто предан нам.
Хиона вскрикнула:
— Ах, Миклош, какая чудесная мысль! Я хочу только любить тебя и любить тебя, и раз ты меня любишь… все будет так легко!
Он сказал с улыбкой:
— Мы ведь люди, и трудностей не избежать. Но, любимая, раз мы уже преодолели столько препятствий, то и в будущем будем их преодолевать.
— Да, непременно.
Потом она сказала совсем другим тоном:
— Ты обещал, что в этот вечер мы будем думать только о нас с тобой, и я хочу быть эгоисткой и только повторять: «Я люблю тебя!» Миклош, пожалуйста, люби меня!
— Это очень легко, — ответил он. — Ведь я уже так тебя люблю, что весь мой мир заполнен одной тобой. Сейчас я просто не верю, что есть королевство, которым я должен управлять.
Он поглядел на нее в меркнущем сиянии догорающих свечей.
— Я хочу лишь одного, моя радость: любить тебя, пока ты не полюбишь меня в тысячу раз сильнее — почти так же сильно, как я люблю тебя.
— Это… невозможно! — Хиона улыбнулась.
— Нет, так и будет. Я легко это докажу.
При этих словах Миклош поцеловал сначала ее тонкие крылатые брови, потом ее глаза и прямой греческий носик. А затем, хотя она приоткрыла в ожидании губы, он нагнул голову ниже и поцеловал ее нежную шейку.
В ней возникло странное, неведомое ей прежде чувство, и она чуть шевельнулась под ним, и тут, словно он не мог им помешать, его губы прижались к ее губам.
И он поцеловал ее со страстью, еще более бурной, чем прежде, и она ощутила, как его сердце бьется рядом с ее сердцем.
Она поняла, как прав он был, когда сказал: любовь неотразима и не подчиняется никакой власти.
И в ней запылал ответный огонь.
Они сгорали в любовном пламени, и Хиона поняла, что это была любовь, которую они искали всю вечность, и она будет длиться вечно в бесконечной вселенной.
1
