чтобы Стелла обратилась к священнику.
Казалось, Стелла обдумывает ее слова. Гардеробщица уже пришила бабочку, и Стелла, пробормотав слова благодарности, дала ей франк.
— Спасибо, мадемуазель, спасибо, — проговорила женщина, возвращаясь на свое место у вешалки.
Мистраль понимала, что ей надо срочно возвращаться к тете Эмили. Ей будет трудно объяснить, где она так долго пропадала. Однако инстинктивно она чувствовала, что Стелла хочет ей в чем-то признаться. На ее лице отражалось волнение, в ее глазах с густо накрашенными ресницами застыло жалкое выражение, в них читалась мольба о помощи. Мистраль решила, что, независимо от того, какие будут последствия, она задержится. Наконец Стелла решилась.
— Послушайте, — сказала она, — в вас есть нечто такое, что заставляет меня обратиться к вам за помощью в решении одной очень важной для меня проблемы. Так вот. Предположим, у вас появилась возможность прекратить делать то, что плохо, и начать поступать правильно, но при этом вы сделаете больно одному человеку. Очень больно, причем человеку, кого вы любите и кто любит вас. Как поступить в этом случае?
Мистраль глубоко вздохнула. Каким-то образом она поняла, что от ее ответа зависят очень важные события.
— Этот вопрос не так уж сложен, — звонким мелодичным голосом сказала она. — Прекратить поступать плохо — всегда правильно, как бы трудно это ни было. Всегда надо стараться не причинять боль другому, всегда надо стараться относиться к людям по-доброму и с пониманием. Но есть более важные вещи, чем чувства других людей, как бы дороги они вам ни были. Когда поступаешь правильно, ты выполняешь волю Господню, и это главное. Мы должны поступать правильно, чего бы это ни стоило нам или другим.
Стелла подняла голову, и Мистраль показалось, что она скинула с себя непомерное бремя. Потом она тихо проговорила:
— Благодарю вас! Я знала, что вы поможете мне — вы очень хорошая!
Глава 9
Виолетта Федерстон беспокойно металась по гостиной. Это была очень красивая комната со стеклянными дверьми, выходившими на балкон, откуда открывался изумительный вид на море. С перил ниспадала глициния, а два древних вазона, которые Виолетта нашла в заброшенном саду какого-то дома, были увиты розовой геранью.
Современная вилла, обставленная мебелью, которую Виолетта привезла из Англии, была лишена помпезности, столь характерной для большинства особняков юга Франции. Виолетта всегда любила красивые вещи, подбирать которые ей помогали врожденное чутье и хорошо развитый вкус. Значительное состояние Эрика позволило ей дать волю своей страсти.
Но сегодня у Виолетты не было желания любоваться своими приобретениями. Ее невидящий взор перебегал от бюро в стиле «шератон» к небольшому диванчику «ноул», от «адамовской» консоли к окну. Все ее мысли были заняты одним-единственным человеком — Робертом Стенфордом! Скоро вечер, а он так и не зашел к ней. Она догадалась, что он решил в одиночестве покататься верхом, но это было совсем непохоже на их обычное времяпрепровождение, и она, охваченная внезапным страхом, стала вспоминать те моменты, когда замечала в поведении Роберта некоторую холодность по отношению к ней. И перед ней стала вырисовываться совершенно четкая картина.
Он приехал в Монте-Карло через несколько дней после нее, и тогда казалось, что он не может наглядеться на нее, что дни слишком коротки, чтобы успеть рассказать друг другу об охватившей их страсти. Но постепенно, так незаметно, что до настоящего момента она даже не замечала этого, в нем стали происходить какие-то странные перемены. Она не могла объяснить, когда все началось. Изменения были очень незначительны, поэтому она, так занятая тем, чтобы скрыть от него свои собственные чувства, не обратила на них внимание. Теперь между ними возник барьер, думала Виолетта, беспокойно шагая взад- вперед по толстому персидскому ковру, застилавшему комнату, и прижимая к груди руки. Барьер из тайн.
В чем же дело? Почему так получилось? Она не могла ответить на эти вопросы. Она знала, что Роберт изменился; что Роберт, чьи бурные, пламенные ласки сводили ее с ума, теперь был спокоен, его страстность улетучилась. Почему же она оказалась так слепа? Ей следовало бы постоянно быть начеку, чтобы сразу заметить первые признаки охлаждения. Зная, что никогда еще она не имела столько власти над ним, ей следовало бы проявлять особую осторожность.
Краем глаза она заметила свое отражение в старинном зеркале в золотой раме, которое висело на стене. С наморщенным лбом, со складкой между бровями, с опущенными уголками губ она выглядела старой. Она вызывающе вскинула голову — нет, с таким настроением мужчину не завоевать и не удержать при себе. Но в ее глазах оставалось испуганное выражение.
С тех пор как она обнаружила свою способность властвовать над мужчинами, Виолетта всегда первой разрывала любовную связь. Мужчины считали ее неотразимой. Именно она высасывала из них все соки, рядом с нею они теряли свою индивидуальность и, став для нее открытой книгой, надоедали ей. Ей никогда не приходилось бороться за мужчину и строить планы, как удержать его любовь после того, как она завлекла его в свои сети. Все получалось очень просто. Стоило ей улыбнуться — и он порабощен, стоило ей поманить его — и он радостно следовал за ней — иногда даже слишком радостно, чтобы ей приходилось приложить еще хоть какие-то усилия.
Но Роберт Стенфорд был другим. Она поняла это с первого мгновения, когда их представили друг другу на балу. Пригласив ее танцевать, он тихо спросил:
— Почему мы раньше не встретились?
Она посмотрела ему в глаза и ясно поняла, что он чувствовал в тот момент, какая буря эмоций скрывалась за этими словами, сказанными тихим, спокойным голосом. Она тоже спрашивала себя, как она могла так долго прожить без него, как она могла шутить и веселиться, когда его не было рядом. Когда зазвучала музыка и он обнял ее за талию, она поняла, что, отдавая себя в его руки, она дала согласие на нечто большее, чем простой вальс. И за время того танца, длившегося до рассвета, она твердо решила выйти за него замуж.
С тех пор мысли Виолетты были заняты только тем, что они с Робертом любят друг друга. Сначала она не знала, что он богат и занимает высокое положение в обществе. Ей ничего не было известно ни о его семье, ни о принадлежащем ему знаменитом старинном особняке, ни о его знакомых и друзьях. Естественно, она слышала о Шевроне, так как он являлся такой же неотъемлемой частью Англии, как Виндзорский замок, но она никогда не задумывалась над тем, кому принадлежит Шеврон, она представить не могла, какую роль он сыграет в ее жизни.
Много позже, когда они с Робертом уже были вместе, ее часто охватывало страстное желание сделать его своим пленником навечно, однако она понимала, что единственным препятствием на пути к достижению ее цели является Шеврон. Роберт так много рассказывал о своем доме, что она ясно поняла: это не столько родовое поместье, сколько часть его самого. Ей предстояло сразиться с Шевроном, за которым стояло то, чего она никогда не смогла бы дать Роберту: респектабельность, престиж, уважение людей его круга, восхищение его вассалов и — самое важное — детей.
Уже с самого начала Виолетта поняла, насколько трудна задача, которую она поставила перед собой, но она никогда не страдала недостатком отваги — своего рода духовного мужества, которое дает возможность смеяться над сплетнями и презирать моральный кодекс ограниченного условностями бомонда. Но чем больше она узнавала Роберта, тем яснее понимала, как много для него значат традиции. В юности она восстала против напыщенной помпезности, отличавшей дом ее отца в Линкольншире. Но у Роберта не было ни малейшего желания восставать или отдаляться от всего, что олицетворял Шеврон.
Его дом так и стоял у нее перед глазами, так как она сама выросла в такой же атмосфере. Арендаторы, из поколения в поколение служившие Большому дому, слуги, чья жизнь в течение многих веков
