— Нет, я не могу сказать, что недоволен. Роман — такой, каким он и должен быть, жаловаться не на что… Я тебе сюжет пересказывал?.. Не плюй на пол, мне это неприятно, я тебе уже говорил… Так ты не забыл сюжета?
— Верно, верно, — сказала Жижи, — плевать на пол — это омерзительно! Если уж корчишь из себя воспитанного, то…
— А знаете, это не так важно, — возразил Мартен. — Когда нужно плюнуть, не думаешь, куда плевать. Мне на днях рассказывали об одной адмиральше или графине — я не помню, как ее имя, — которая плевала на пол, даже сидя за обеденным столом…
— И все-таки это омерзительно.
— Да заткнешься ли ты? — закричал Матье Матье.
— Ну, хватит, хватит, — сказал Мартен. — Успокойся!.. Ну, так не забыл сюжета?
— Нет, нет… Начальник канцелярии… Отремонтированная теща… Помню, помню… Для кино она не очень годится, твоя штукенция. На экране я этого не вижу… Но в конце концов… Так где у тебя там зацепилось?
— Да ничего, все в порядке, будь спокоен. Но мне только что был преподнесен сюрприз, и довольно- таки неприятный. Я ведь тебе рассказывал о жене Субирона — правда, не очень подробно. А между тем это образ прямо-таки классический. Сорок семь лет. Телеса — что надо. Добродетельна. Бережлива. Чистоплотна. Банки с вареньем. «Эко де Пари». Раз в месяц прием для супруг мужниных коллег…
— Ой, помолчи, — взмолился Матье Матье, — у меня слюнки текут. Как подумаю, что и я имел бы счастье наткнуться на такую бабу, как твоя Субиронша…
— Это был такой безликий персонаж, и я так мало от него ожидал, что решил держать его насколько возможно в тени. Я даже дошел до того, что мне стало жаль, что я ее создал. Но тут я увидел, как она страдает, и это было для меня первым сюрпризом. Даже трудно себе представить, какие скрытые резервы содержат в себе такие коровьи натуры… Какая-то девственная чистота скорби… Но я тебе покажу страницы, где это описано. Нечто потрясающее, можешь не сомневаться. А чтобы она не заполонила всей книжицы, ну и немножко также из сострадания, я решил отправить ее на тот свет в тот момент, когда она узнает об измене Субирона. Оставалось каких-нибудь две недели, самое большее — три…
— Ты просто маньяк какой-то. Не можешь не ухлопывать своих людишек. А по какому праву, собственно говоря?
— То есть как так, по какому праву? Да по праву романиста! Я не могу заставлять своих персонажей смеяться, когда им хочется плакать. И обязывать их действовать по закону чувств, которых они не испытывают, я тоже не могу, но никто никогда мне не запретит умерщвлять их. Смерть — это такая возможность, которую каждый носит в себе всегда и везде. Тут я бью наверняка, какой бы момент ни выбрал.
— Вообще-то я не против… Разок-другой не помешает, даже неплохо — чтобы было о чем подумать… Но злоупотреблять нельзя…
— Вернемся к жене Субирона — ведь история действительно занятная. Горе у нее сразу же превратилось в страх перед судьбой, в одержимость идеей рока… Кто бы мог подумать, верно? И все же это так… Однажды вечером она взбунтовалась…
— Взбунтовалась? Но против кого? Против судьбы?..
— Против судьбы, говоришь? Эта дамочка не так глупа! Она прекрасно знает, что никакого рока нет, что это только так говорится… Нет, она взбунтовалась против самого бога. А бог, он есть! Бог — это я. Да, да, я, Мартен! И вот что она сказала себе самой: «Я вся целиком сотворена богом, и у меня нет никаких возможностей смягчить его. Он отказывается вмешиваться в мою жизнь и добивается только одного: чтобы во всех делах я вела себя так, как этого требует особый механизм, который он называет глубинной правдой моего образа. Ну так я развинчусь». И вчера вечером госпоже Субирон удалось-таки развинтиться: она сошла с ума… Через несколько дней, я думаю, муж запрет ее кое-куда. Так или иначе, но из моих рук она вырвалась.
— Но у тебя в запасе всегда остается одно средство: ты можешь ее ухлопать… Кстати, это входило в твои планы…
— Вот как раз и нет, теперь уже не могу! Это меня и бесит… Честное слово, не могу. Откуда мне знать, может ли смерть настигать безумцев, как нормальных людей, в любое время суток? Кто мне это скажет? Может быть, в какие-то часы и минуты они неуязвимы? А может быть, они вообще всегда неуязвимы и умирают, только когда сознание просветляется? Я слышал, как один врач рассказывал, что безумие возвращало здоровье некоторым больным, а другим пациентам придавало такие жизненные силы, которыми никогда ранее они не обладали. Во всяком случае, я не пойду на риск и не стану кого-то отправлять на тот свет, нарушая правдоподобие. Ничего не поделаешь, приходится смириться. Госпожа Субирон вышла из моего романа или, если тебе это больше нравится, осталась в нем только в память о прошлом. Досадно, досадно!.. Подумай только, мне теперь некого отправлять на тот свет! Мой издатель, я в этом не сомневаюсь, простил бы мне смерть какого-нибудь третьестепенного персонажа, но он не пожертвует ни Субироном, ни его тещей, а раз мне нужны деньги… Еще вчера вечером я просил, чтобы он позволил мне решить судьбу начальника канцелярии. Так и не уговорил его.
Матье Матье задумчиво разглядывал Жижи, которая заснула в кресле с вечерней газетой в руках. Скользнув по ее фигуре, взгляд его остановился на открытой до колена ноге в бежевом чулке. Это была очень красивая нога, он не мог отвести от нее глаз. Наконец, встрепенувшись, Матье Матье словно сбросил с себя порывистым движением оковы и, наклонившись к Мартену, произнес вполголоса:
— Скажи-ка, старина, а малютку Жижи ты не мог бы ввести в свой роман? Из нее бы получился прекрасный третьестепенный персонаж… И даже еще менее важный… Ее бы ты мог спокойно… Ничто бы тебе не помешало…
— В мой роман не входят как в собственный дом, — возразил Мартен.
— Я понимаю… Но ради друга… Ради меня…
— Это очень серьезная операция, то, о чем ты меня просишь. Не знаю, отдаешь ли ты себе в этом отчет. Прежде всего дело это крайне деликатное. Силой ее в роман не затащишь. Нужно уговаривать, нужно хитрить. Это не так просто. И потом… Нет, ведь это… А?.. Бедняжка Жижи… Я не хочу, чтобы с ней приключилась беда.
— Мартен, удружи, не отказывайся… Не отказывайся спасти меня… Подумай о том, какое мерзопакостное существование я влачу…
— Но, старик, ведь это тебе ничего не даст… Я тебя хорошо знаю. Эта нога… Она въелась в тебя. И в глазах твоих все время торчит, ты в нее влюблен. Я могу точно сказать, что будет дальше. Не успеет Жижи оказаться в моем романе, как ты сразу побежишь за нею туда же… А что я буду делать с тобой, с персонажем четвертой или пятой степени?.. Так как же?..
— Меня-то ты, надеюсь, не отправишь на тот свет? — спросил Матье Матье.
— Ничего не могу сказать, — ответил Мартен, пожимая плечом. — Все зависит от обстоятельств…
Вскочив со стула и с ужасом взглянув на своего лучшего друга, Матье Матье подошел к Жижи и стал ее трясти:
— Проснись, Жижи! Вставай, мерзкая потаскуха! Пойдем отсюда! Меня прокляли, выбросили на помойку! Нет у меня больше друзей, ничего не осталось, кроме этой проклятой ноги, которая светит на небе моей гниющей жизни. Я сирота из сказки, я гяур, я амхарская жемчужина в жестяной оправе. Писатели — это потрошители трупов!.. Вперед, радость моя, валяй вперед! Он хотел меня убить!.. Жижи, мне страшно… Что он там накручивает, этот заплечных дел мастер?.. Отдай ему, видишь ли, свой глаз, отдай все на свете… Мне страшно, Жижи. Вези меня отсюда, моя кобылка…
Госпожа Субирон находилась в доме для умалишенных, а ее сын жил на полном пансионе в иезуитском коллеже. Первое время начальник канцелярии спрашивал себя, не может ли он теперь, воспользовавшись случившимся несчастьем, сломить наконец сопротивление тещи. И лицемерно отвечал самому себе так: если бы его супруга была в здравом уме; он никогда не унизил бы ее созерцанием своих беспутных похождений, но при нынешнем ее состоянии его не должно останавливать такое соображение, как боязнь нанести оскорбление жене. И, уж разумеется, он не преминул пустить в ход этот аргумент в разговоре с тещей.
