Впервые за много лет натолкнулся он на волю, которая была сильнее его. Он шагнул к правителю, взял у него из рук фонарь, поставил на стол.
— Там порох, — сказал он почти равнодушно. — Тридцать бочонков пороху.
И, обернувшись к двери, с силой распахнул ее своим обрубком.
— Лодка у борта, сэр. Через пять минут я могу передумать.
Ни один мускул на лице Баранова не шевельнулся. Словно он этого ждал. Он вынул еще раз часы. Срок, назначенный Луке, уже прошел. Как видно, Лука еще не добрался до крепости. Правитель нахмурился, достал из кармана сложенный вчетверо синеватый бумажный лист, оторвал половину. Сейчас шкипер был сильнее. Чтобы порох не достался индейцам, нужно купить эти бочонки и дать двойную цену. Ничего не поделаешь... Он обмакнул гусиное перо, торчавшее в щели обшивки, старательно написал несколько строчек, расчеркнулся.
— Выгружай порох, — сказал он угрюмо. — Плату получишь в Кантоне, у менялы Тай-Фу. Тут три тысячи испанских пиастров. Твоя взяла. Только в другой раз... — Баранов на минуту умолк, потрогал подбородок. — Подумай, когда захочешь притти сюда... — Океан хоть велик, да берега становятся тесными.
Положив расписку на стол, Баранов, не оглядываясь, вышел из каюты. Весь переезд молчал, сидел не двигаясь. Греб один Лещинский.
Было темно и холодно. Водяные брызги обдавали лицо, промокли спина и ноги. Но Баранов не замечал стужи. Русские корабли приходили, тогда он чувствовал опору. А теперь снова жестокость и страх — единственная его сила...
На утро Лука много раз терял сознание под тонкими, хлесткими шпицрутенами, вырезанными из китового уса. Он опоздал притти с отрядом на два часа. Баранов сам руководил экзекуцией и даже не пошел проверять доставленные О'Кейлем бочонки. А позже решительно заявил Павлу, чтобы собирался на последнем суденышке в Калифорнию. Может быть, посчастливится дойти.
— Отдашь испанцам бобров, привезешь продовольствие, — сказал он, глядя на оплывающий воск огарка. — Через месяц начнем дохнуть с голоду.
ГЛАВА 6
Придерживая уползавшую тетрадь из толстой шершавой бумаги, часто останавливаясь, — бортовая качка усилилась, — Павел медленно писал в корабельном журнале: «Ветр брамсельный. Облачно. С выпадением снега. Паруса имели гафель, фок-стаксель и кливер. Воды в боте 7 дюймов. Рапортовано о команде благополучно...»
Весь день дул попутный норд-вест. «Ростислав» шел с зарифленным гротом, судно больше не прижимало к берегу. Очертания земли смутно темнели на горизонте. Рано утром покинули Ситху. Пять тысяч бобровых шкур были уложены в трюм, бочонки с пресной водой, несколько оставшихся мешков сухарей. Ночью шел снег, на белой береговой полосе чернели фигуры провожающих. Баранов сошел с корабля последним.
— С богом, Паша, — сказал он неторопливо, под суровым, насупленным взглядом скрывая нежность. — Поспешай! Коли ветр будет, за месяц доплывешь. Разговоры поведи с монахами. Тамошние миссии большую власть имеют. Сам вицерой[4] испанский хлеб у них торгует. Всевозможную бережливость в делах соблюдай, однако не скупись. Русские не сквалыжничают, и благоприятное понятие о нас поперед всего.
Он еще раз проверил шкоты и фалы, осмотрел четыре небольшие пушки, установленные на палубе, крюйт-камеру — тесный дубовый закуток в дальнем уголке трюма.
На берегу толпились почти все обитатели крепости. Люди знали о якутатском бедствии, знали о рискованном походе «Ростислава». Плавание зимой на одномачтовом судне было тяжелым и опасным. Даже Лука выбрался из казармы. Тщедушный и тощий, он через два дня после порки уже поднялся и развлекал звероловов враньем о своих приключениях. Помог ему и ром, присланный Барановым через Нанкока. Лука и князек напились, а потом хвастались друг перед другом, пока не заснули возле пустой баклажки.
Гедеон стоял в стороне, на обледенелом голыше-камне. Мятая скуфья монаха покрылась изморозью, серебристая парчевая дорожка непривычно белела поверх темной рясы. Он отслужил молебен и, не снимая епитрахили, пришел из недостроенной церкви прямо на берег. Стояла на пристани и Серафима. Укрывшись медвежьей шкурой, в длинном холщевом сарафане, высокая, сильная, она глядела поверх голов провожающих на белые гребни волны. В черных широко открытых глазах затаилась тоска.
Павел закрыл журнал, положил в сундучок, где хранились мореходные инструменты, сел, устало распрямил спину. Каютка маленькая, стоя не поднять головы.
Вахта его кончилась, сейчас наверху Лещинский, но Павел не ложился. Первое самостоятельное плавание, трудный, нехоженный путь. Опасности не страшили, привык к ним с тех пор, как научился ходить. Хотелось справиться, показать пример старым, опытным воинам. Многие из них все еще недоверчиво косились. А ему казалось, что он один способен выполнить такую задачу. Беспокоило его другое. Последние дни он видел, что Баранов почти не говорил, ходил согнутый, угрюмый. Ночью просыпался, шарил под подушкой, где лежали ключи от лабаза, долго ворочался. Наказания за проступки усилились. Страх перед правителем нарастал, иной раз трепетали даже привычные к жестокостям охотники.
Начинался скорбут. Больных уже было больше десятка. Чтобы заставить двигаться, правитель придумал для них занятие: прокладывать дорожки в неглубоком снегу. По двое, держась за руки, брели они от столба во дворе крепости, оставляя на пушистой белизне неровные, петляющие следы. На постройке церкви и на верфи работало теперь вдвое меньше людей. Гедеон таскал самые тяжелые бревна, уходил всегда последним... Снова вблизи крепости появились индейцы. Шопотом передавалось известие, что ночью видели за мысом огни неизвестного судна...
В тонкие стены била волна, скрипела мачта. Сквозь плохо пригнанную дверь каюты прорывался ветер, слышно было, как свистел в снастях.
Павел развернул карту, долго глядел на ломаную линию материка, на рифы и островки, помеченные вдоль всего берега. Карта была неточной, промеров никто не делал, близость земли увеличивала опасность плавания. Вчера ветер прижал судно настолько близко к островам, что пришлось несколько раз менять курс, чтобы не попасть в береговое течение. Вся команда, Лещинский и Павел не отдыхали ни минуты.
Лещинский советовал выйти подальше в море. Если заштилеет, сильная зыбь погонит на камни, тогда нельзя будет лавировать и крушение неизбежно. В плавание напросился он сам. Когда-то, служа еще компании Ласточкина, ходил на бриге до Ванкуверовых островов. После гибели Якутата, истории с О'Кейлем Лещинский держался понуро, говорил тихо и печально, словно потерял близких.
Целый час просидел Павел в каюте над картой. Придет время, он закончит корабль, сделает промеры, составит настоящую карту, свою, русскую, пошлет в Санкт-Петербург. «Штурман Павел Прощеных», — прочтут в Адмиралтейств-коллегии. А в навигаторских классах по ней будут решать задачи кораблевождения у далеких, неизведанных земель.
На мостике было мокро и холодно. Судно зарывалось форштевнем в серо-зеленые волны, верхушки их заливали палубу. Ветер был попрежнему ровный, поднялись и посветлели тучи. За сутки прошли всего двадцать немецких миль. Теперь попутный ветер поможет наверстать упущенное. Павел приказал убрать рифы на гроте.
— Команду подает вахтенный начальник, — спокойно сказал стоявший у румпеля Лещинский.
Павел живо обернулся, посмотрел на него и вдруг покраснел. С первого раза не понравился ему покорный, со скрытой насмешкой, круглолобый Лещинский.
— Здесь только один начальник, сударь! — ответил он сухо и отошел в сторону.
С полной оснасткой «Ростислав» взял круче к ветру. Волны обдавали его пузатую палубу. Намок и обледенел до половины кливер. Земля теперь виднелась совсем близко. Ветер усилился.
После полудня встретили стадо морских котиков. Поздней осенью они покидают лежбища, уходят в
