с «Ермаком», Кусков снял шапку, торжественно перекрестился... На двух жалких суденышках пересек океан, выдержал двенадцатидневную бурю.
Несколько минут Кусков молча, неподвижно стоял у борта. Он выполнил только половину порученного... Океан широк, видно О'Кейль ушел на Север.
Кусков спустился в трюм, внимательно осмотрел связки котиковых шкур. Меха от переезда не пострадали. Подмокли всего лишь десятка полтора тюков.
Вернувшись в каюту, Кусков позвал приказчика — маленького сухонького старичка — и до темноты проверял с ним памятку заказанных Барановым товаров. Крупные буквы на толстой неровной бумаге, росчерк подписи вызывали воспоминания о далекой крепости, угрюмой ласке правителя, оставшегося на голом, холодном утесе. Сейчас Кусков особенно остро испытывал чувство разлуки. Может быть, корсар вернулся и напал вместе с индейцами на изнуренный, обессиленный гарнизон...
Он вышел на палубу. Ночной ветер отогнал духоту, река оживилась. Пловучий город расцветился огнями. Сотни сампанов и лодок сновали во все стороны. Каждый лодочник имел свой фонарь, пестрый и яркий, из цветной промасленной бумаги. Светляками, зелеными, красными, фиолетовыми, кружились они по рейду. С берега доносились звуки флейт и литавр, у подножий храмов полыхали костры.
Тай-Фу приехал рано утром. Вежливый и благодушный, он поздравил Кускова с удачным плаванием, пригласил к себе. Но о товаре, о колониях ничего не спрашивал, словно расстался с гостем только вчера.
Они беседовали на палубе «Ермака». Кругом толпились матросы, с любопытством разглядывали важного китайца, сидевшего на принесенном с собой травяном коврике. Над головой Тай-Фу переводчик держал большой зеленый зонт.
Кусков терпеливо слушал приветствия, изредка поглядывая на открытый люк трюма, где лежал товар. Они уже разговаривали часа два, вернее, говорил один Тай-Фу. Полузакрыв глаза, он монотонно восхвалял русских, Петербург, где был лет пятнадцать назад, Иркутск. Гость явно не спешил осмотреть меха.
Воспользовавшись паузой, Кусков встал, тронул переводчика за плечо.
— Зови рухлядишко глядеть, — сказал он, откинув всякие церемонии. — Разговору — до вечера!
Матросы вынесли из трюма первые тюки. Кусков разрезал веревки, кинул на палубу несколько шкурок. Мягкой, светлосерой грудой лежали они у ног купца. Тай-Фу нагнулся, взял большую шкуру котика- секача, долго любовался густой серебристой шерстью, пушистой и нежной, почти невесомой. Он даже протер очки.
Кусков продолжал разрезать веревки, гора мехов росла. Но Тай-Фу уже отошел и, кланяясь в сторону Кускова, бросил несколько коротких фраз переводчику.
Помощник правителя так и остался стоять с ножом в руке, когда переводчик перевел ему значение слов хозяина. Тай-Фу отказывался покупать меха. К сожалению, совсем недавно он приобрел много таких же шкурок и ему не удалось еще сбыть ни одной связки. Единственное, что он попробует сделать — это дать цену, вдвое меньшую прежней. Для Баранова он готов пойти на риск.
Несколько секунд Кусков смотрел в темное, выражавшее сочувствие лицо гостя. В первый раз за всю свою жизнь он растерялся. Непривычно волнуясь, помогая руками, движением плеч, Кусков заговорил. От продажи мехов зависела жизнь, может быть, всей колонии. Но меха были не его и не Баранова. Они принадлежали Компании. И Кусков отпустил китайца.
Два дня не сходил он на берег. Посланный в город приказчик побывал у многих купцов, заходил в европейские конторы. Однако безрезультатно. Китайцы вежливо качали головами и объясняли, что по новым законам вся торговля с чужеземцами принадлежит двенадцати самым богатым жителям Кантона. Никто иной не мог свершить сделку помимо ганистов, как назывались эти купцы. Но самое главное — торговля мехами переживает упадок: войны в Европе уменьшили спрос.
Кускову пришлось принять предложение своего поручителя. Семь тысяч лучших котиков пошли по неслыханно дешевой цене — в три пиастра за шкуру, и только сотня морских бобров была продана по пятнадцати. Почти даром. Даже в Кадьяке, при расторжках с американскими шкиперами, котики продавались по восемь пиастров.
Рис, муку, сушеные овощи, чай, пестрые ткани для алеутов, свинец свозили лодочники на корабли. Старичок-приказчик занимался погрузкой. Кусков торопил команду. Он хотел зайти еще в Макао, купить пороху у португальцев.
Тай-Фу попрежнему звал Кускова к себе, но Иван Александрович остался на судне. «Добро у меня тут», — ответил он серьезно.
Только за день до отплытия он кликнул лодку и направился в город произвести последние расчеты с Тай-Фу. Купец жил недалеко от реки, за набережной, уже обжитой европейцами. В прошлый приезд такого оживления Кусков здесь не видел. Лакированная с золотом мебель, ковры, разрисованные зонты, опахала с тончайшей резьбой по слоновой кости, фарфор, ткани всех цветов, ширмы, длинные доски с белыми иероглифами вывесок, порядок, чистота...
Посреди улицы двигались люди, пешие и в паланкинах, пробирались с коромыслами через плечо, согнувшиеся от тяжести разносчики товаров. Однотонно, не смолкая, звонили в колокольчики уличные брадобреи, скоблившие трехгранными бритвами тут же на углу очередных клиентов, кричали продавцы кушаний. Расталкивая палками толпу, в темных кофтах с металлическими пуговицами, в длинных юбках, с косами до щиколоток медленно шествовали именитые жители. Слуги держали над ними раскрытые зонты. От криков, движения воздуха колыхались у входов в лавки бумажные фонари.
Кусков, наконец, выбрался из этой толчеи. Дом и склады Тай-Фу находились на соседней улице. Здесь было меньше домов, зеленели сады. Искрясь на солнце струей, дробился за оградой фонтан. Здесь было прохладно и тихо, словно за многие годы ничего не изменилось. Так же сонно и тихо было и в садике негоцианта. Отцветали плюмерии, розовые нежные лепестки устилали дорожки, посыпанные речным песком и мелкими ракушками, серый воробей пил на краю бассейна воду.
Слуга вынес лакированную скамеечку, поклонился, знаками объяснил, что хозяин сейчас выйдет. Кусков потрогал скамейку, но сесть не решился, показалась игрушкой. Он прошелся по садику, хотел направиться в лавку, где наверное сидел приказчик, но, приблизившись к дому, невольно задержался.
Окно было завешено легкой соломенной шторой. Из-за нее слышались голоса, Один принадлежал Тай-Фу, второй был незнаком Кускову. Говорили по-английски или по-французски. Кусков, кроме русского, других языков не знал, но по интонациям догадался, что говорившие ссорились. Голос Тай-Фу временами переходил в крик. Спустя несколько минут стукнула входная дверь и мимо невысокой ограды быстро прошагал длинный человек в темном плаще и треугольной, без всяких украшений шляпе.
Почти сразу же вышел в садик и Тай-Фу. На его лице не замечалось никаких следов недавнего волнения. Китаец был бесстрастен, вежлив, как всегда. Лишь на лбу, у края шелковой шапочки, белели пятна. Он церемонно поклонился, хлопнул два раза в ладоши. Слуга принес бамбуковые стулья и чай. В сад были позваны старичок-приказчик с бумагами и переводчик.
Тай-Фу достал свои записки, потом взял из рук приказчика два исписанных листка, палочку черной туши, протянул Кускову.
— Господин Тай-Фу просит проверить и поставить свое имя, — кланяясь, пояснил переводчик.
Иван Александрович принял бумаги, палочку, повертел в руках. Шея и лицо его покраснели.
— Все истинно, сударь, — нагнувшись, шепнул приказчик. — Пересчитано до полушки. В торговлишке они честные, азиаты.
Кусков вздохнул, обмакнул палочку туши в чашку с водой, услужливо подставленную переводчиком, старательно вывел на бумаге крест.
Дела были закончены. Тай-Фу, как и прежде, приказал принести подарки. Фарфоровую вазу с золотыми цветами, такую тонкую, что, когда в ней зажигали огонь, она просвечивала словно фонарь, драгоценный из розоватого коралла ларчик, кривой малайский кинжал. Кусков вдруг почувствовал, что приказчик тихонько дернул его за рукав.
— Не оборачивайся, Иван Александрович, — шепнул старик скороговоркой. — На прощанье вели показать котов, купленных поперед наших. Зело схожи с Якутатскими...
