засобирались переезжать через пять дней после смерти дочери? Где новорожденная внучка?
— Молчат родители. В смысле, отговариваются, мол, так решили и все. А мужчину, дескать, не помнят. Привез тело дочери, и на том спасибо. Никакого младенца с ним не было.
— Ну ведь чушь же это все!
— Да понятно.
— Раскрутите мне их как хотите! Если они знают не все, то многое.
— Как же их раскрутишь? У людей дочь погибла, не садить же их…
— Не садить, — кивнул подполковник. — Но… Она вошла в кабинет без стука, нагло и буднично. На голове — бейсболка, скрывающая слишком короткие для женщины волосы, козырек наложил тень на неестественно зеленые большие глаза. Бежевая рубашка завязана на поясе и расстегнута на одну пуговку больше, чем бесстрастно мог бы выдержать мужской взгляд. Синие джинсы, обтягивающие крутые бедра, и полуботиночки на высоком каблуке. Лицо безумно красивое, правильное настолько, что кажется кукольным, а не человеческим.
Оба мужчины не проронили ни слова, просто смотрели, сбитые с толку внезапностью появления и внешностью посетительницы.
Элегантно вышагивая, она подошла к столу и облокотилась на него, еще более открывая взору упругие прелести под рубахой. Посмотрела на одного, на второго. Остановила взгляд на подполковнике.
Лопахин сглотнул, хотел было что-то сказать и не смог, понимая, что способен выдать лишь нечто нечленораздельное. Что-то странное творилось с ним. Будучи эффектным мужчиной, он, бывало, встречался с действительно роскошными дамами, пусть и несколько уступающими нежданной гостье внешними данными. Подполковник и не думал, что может потерять дар речи при виде женщины. Однако не только красота его смущала… Зеленые глаза под сенью козырька, казалось, светились сами по себе, заглядывали в душу и высасывали из головы все мысли, оставляя лишь пустоту.
— Добрый вечер, господа, — промурлыкала гостья. Голос нежный, обволакивающий.
— Как вы прошли? — пробормотал подполковник. — Кто вы?
— Не важно ни то ни другое. К тому же я еще не выбрала себе имя. Оставим условности.
Она улыбнулась, обнажив белоснежные зубки, и разум Лопахина погас окончательно, не в силах больше сопротивляться этим губкам, этим зубкам, упругим полушариям, выглядывающим из декольте, но главное — этим глазам и… голосу, конечно же, голосу.
Женщина повернулась к капитану. Тот давно уже не в состоянии был ничего спрашивать. Его взгляд, беспрерывно блуждающий по ней, потух, с губ не сходила блаженная ухмылка.
Она осмотрела стол, обратила внимание на фотографии, при этом на долю секунды выражение ее лица сделалось серьезным, но тут же вновь стало соблазнительно-вызывающим.
Девушка опять повернулась к подполковнику:
— Удалось что-нибудь узнать?
— Что? — лицо Лопахина уже приняло такое же идиотское выражение, как и у подчиненного.
— Удалось узнать что-нибудь по делу? Грассатор, ребенок, девушка Вера. Удалось что-нибудь выяснить? Есть еще какие-то документы по этому делу, кроме тех, что лежат здесь?
— Следствие идет, — бесцветным голосом отозвался подполковник так, как если бы докладывал начальству. — Сейчас мы выясняем, откуда…
— Избавь меня от подробностей, — женщина улыбнулась снова, но теперь уже не искусственно, а искренне и весело.
— Особых подвижек нет. Личность и местонахождение подозреваемого установить не удалось. Здесь все документы по этому делу.
— Так-то лучше. — Женщина раскрыла папку и начала складывать туда бумаги и фотографии. — Я забираю это. Ты ведь не против?
— Делай что хочешь…
Очистив стол, она сунула папку под мышку, подмигнула Лопахину и двинулась к двери.
— Постой! — отчаянно крикнул подполковник.
Женщина напряглась, обернулась.
— Я увижу тебя снова? Я хочу! Я должен!
— Это вряд ли, — кинула она через плечо и скрылась за дверью.
— Говори тише, — прошипел мужчина в сером костюме, отведя собеседника в сторону. — Мне и так непросто здесь, а если они еще и услышат русскую речь…
— Прости, но других языков я пока не знаю, — ответил второй мужчина, тоже в костюме, только черном, высокий, с острыми чертами лица. Тот самый новообращенный, что первым заговорил с Грассатором месяц назад в заброшенном пионерском лагере «Дельфин».
— И называй меня по имени. Пора привыкать.
— Как скажешь, Виктор. Кстати, почему Виктор?
— Решил поддержать традицию эмиссаров и воспользоваться латынью.
— Хм, значит «победитель»? Что же, оптимистично.
— А какое имя взял ты?
— Еще не думал об этом. Зови пока Густавом, раз уж я у тебя на подхвате оказался, а там — посмотрим.
— Густав?
— Что-то вроде «помощник» на древнескандинавском.
— А говоришь, что не знаешь языков, кроме русского.
— Там ухватишь, тут ухватишь… Итак, надеюсь, что твой китайский уже на высоте, Виктор?
— Не жалуюсь.
— И каковы результаты?
— Задавать такой вопрос после трех недель трудов не слишком-то корректно, если учесть, что одна неделя ушла только на язык. Добраться до председателя Цзян Цзэминя сложно, но выполнимо. Нужно больше времени. Как уж с ним заладятся отношения, я не знаю, ведь Экзукатор предупреждал, что люди на внушение реагируют по-разному. И тем не менее мы сейчас разговариваем в здании правительства Китайской Народной Республики, а через полчаса у меня назначена аудиенция с министром госбезопасности Китая Гэн Хуэйченом, и это что-то да значит…
— Пока трудно сказать, что это значит, даже если бы рядом сейчас стоял сам председатель. Общего плана нет. Грассатор оказался прав, когда сказал, что нам всем вместе не удастся договориться. Воплощенные расползлись по миру. У каждого свои планы, свои мысли, свои методы. Действовать кардинально — значит рисковать навлечь на себя гнев остальных, а…
— А не действовать вовсе — значит признать, что наше воплощение было ошибкой. Будем осторожными, тихими и незаметными. Будем подтягивать к себе остальных одного за другим. Убеждать. Доказывать свою правоту. Экзукатор был умен, не отнять, но слишком нетерпелив, слишком кардинален и непоследователен. Не стоит повторять его ошибок. — Виктор прищурился. — Ты заговорил о Грассаторе. Ну и?
— Ну и вот я здесь, — развел руками Густав. — За ним трудно приглядывать. Он знает этот мир лучше нас, знает, как быстро добраться из одного города в другой, знает все пути и закоулки. К тому же он обладает, пожалуй, неограниченными финансами, и, пока деньги все еще в ходу, мне сложно преследовать его только за счет внушения. Да и ощущать его… вероятно, эмиссарам было куда легче, ведь их было мало, они хорошо чувствовали друг друга, точно знали, кто и где находится. Когда же мы все здесь, ощущения путаются, в голове кавардак.
— Понимаю, о чем ты.
— Но даже тогда, когда получается отсеять его, вычислить, я все равно оказываюсь на шаг позади. Физически не поспеваю за ним. Это бессмысленно. Мы должны уже решить — разделаться с ним и ребенком или оставить их в покое.
— У нас нет права на такую роскошь, как «оставить в покое». А разделаться… что же, торопиться не стоит. Надо подумать над этим. Серьезно подумать…
К мужчинам подошел китайский чиновник, поприветствовал обоих легким поклоном, повел рукой в
