«Идея смерти является колоссально важной… знание о постоянно угрожающем нам неизбежном конце и является тем, что даёт нам трезвость. Самой дорогостоящей ошибкой обычных людей является потаканию ощущению, что мы бессмертны, как будто если мы не будем размышлять о собственной смерти, то сможем избежать её» (К. Кастанеда, из кн. 8, гл. 4, с. 110).
«К тому моменту, когда человек осознает устрашающую природу знания, он осознаёт и то, что смерть на этом пути — верный попутчик, незаменимый партнёр, который всегда рядом. Смерть является главным фактором, превращающим знание в энергию, в реальную силу. Прикосновением смерти завершается всё, и всё, чего она коснулась, становится Силой» (К. Кастанеда, из кн. 11, с. 61).
«Память о смерти всегда спасительно действует и тем паче, когда стоим пред лицем умершаго брата, как в настоящем случае. Се опять видим пред собою странное таинство! За минуту пред сим бывший с нами, не с нами уже теперь духом; говоривший с нами своими устами, умолк совершенным молчаньем, когда звук гласа его ещё отзывается в ушах наших. Какое изумительное это зрелище! Видим его и не видим: телом он здесь видится, духом же отступил от нас. Лежит недвижим и бездействен, нет дыхания, нет зрения и слова, все чувства видны, — и ни в одном — никакого нет живаго действия; он как камень, или другая какая бездушная вещь. — Взглянем в место покоища прежде почивших: что увидим там, братие? Зрите и поучайтесь. Не прах ли это и пепел? Не истлевшия ли тела? Не изсохшие ли черепы? Не обнаженныя ли кости? — И всё это неприятное безобразие, жалкая и отвратительная куча. — Можно ли тут различить брата от брата, благообразнаго от безобразнаго, юнаго от престарелаго? Никак: всё истлело, всё потеряло свой вид. Изволь теперь разсмотреть, кто хочет, где тут похотная сласть, где наслаждение явствами, где упокоение сном и всё другое, что делается в угодие плоти? — Где пожатие рук, объятия, лобызания? — Всё прешло отсюда и взято с собою тем, кто, как богач приточный, предпослал то в ад на поджигание себе огня неугасимаго» (из наставлений св. Феодора Студита, Добротолюбие, т. 4).
«Смерть не является врагом, хотя и кажется им. Смерть не разрушает нас, хотя мы и думаем, что это так…
Маги говорят, что смерть является единственным стоящим противником, который у нас есть. Смерть — это вызов для нас. Мы все рождены, чтобы принять этот вызов, — и обычные люди, и маги. Маги знают об этом, обычные люди — нет…
Жизнь — это процесс, посредством которого смерть бросает нам вызов. Смерть является действующей силой жизни — это арена действия… и всякий раз на этой арене только двое противников — сам человек и его смерть…
Мы действуем только тогда, когда чувствуем давление смерти. Смерть задаёт темп для наших поступков и чувств и неумолимо подталкивает нас до тех пор, пока не разрушит нас и не выиграет этот поединок, или же пока мы не совершим невозможное и не победим смерть» (К. Кастанеда, из кн. 8, гл. 4, с. 113).
И ещё позволю себе вмешаться в цитаты и дополнить их своим собственным (синтетическим) знанием…
Для духовной личности (адепта), в отличие от «обычного» человека, смерть предстаёт в ином виде. Для посвящённого (в путь) вся его жизнь является подготовкой к смерти, и поэтому он переходит в «тот» мир по-другому, и, как правило, заранее знает о своей смерти. Смерть для него — это «сбрасывание» старой одежды — своего тела, и «полёт» в духовное Небо.
Изначально же, эзотерически, существует три вида смерти, точнее, три ориентира, три предрасположенности…
Первый вид — смерть «гордого человека», смерть льва. Лев, когда предчувствует свою смерть, просто уходит в пустыню (саванну) и в одиночестве умирает… Он не нуждается в чём-либо, в ком-либо. Так может поступить и человек…
Второй вид — смерть «странника», «нищего» или «юродивого». Его вообще не беспокоят проблемы смерти, он всю свою жизнь жил беззаботно (а этого состояния надо ещё достичь!), и поэтому ему всё равно — умрёт ли он на лесной дороге, или у городской свалки…
И третий вид… Духовный путник достигает детского мировосприятия («будьте как дети»!). Он «прыгает» в смерть легко, радостно, безмятежно, с любовью, зная, что ничего плохого с ним не случится; как прыгает настоящий ребёнок в объятия своей мамы или на колени отца… Высокий уровень духовной реализации. Но есть ещё одна, четвёртая мистическая возможность…
Её, например, реализовал блаженный Серафим Саровский… В молитвенном безмолвным вознесении, с полным сознанием, он мягко, беззвучно (лишь «тик!») перенёсся в своё Тело Света и без всякой боли и страдания (!) оставил свою бренную плоть, перейдя в высшие светоносные сферы… Смерть радостная, смерть благодатная, наполненная восторгом! «Счастливая смерть» или обретение абсолютного счастья в собственной смерти!
Заканчиваем главу…
«Настоящая религиозность ставит для верующего вопрос о жизни и смерти: она показывает человеку перспективу земного конца и научает его — смотреть смерти в глаза, отучать себя от колебаний и страха, и измеряет силу своей религиозности и верность своей жизни — предпочтением смерти предательству.
Смерть гасит все и всякие земные “содержания”. Отказаться от всего имеет смысл только рада того, что выше, драгоценнее, священнее всего остального, что составляет религиозную святыню жизни. А если человек утвердит свой религиозный центр в том, что этого не заслуживает, то критерий смерти быстро обнаруживает его ошибку. Все недуховные блага, начиная от богатства и кончая почестью и властью, таковы, что за них умирать нет смысла: они исчерпываются личной жизнью, они кончаются вместе с ней; они могут быть обозначены, как земные видоизменения личной жизни. И вот нелепо отдавать главное за второстепенное, родовое за видовое, субстанцию за акциденцию, зерно ореха за скорлупу. Отдать свою жизнь стоит только за то, что любишь больше себя: мать отдаёт её за своего ребёнка, патриот за свою родину, духовный человек за свою духовную свободу, верующий за свою святыню. Любить больше себя стоит только то, что действительно больше и ценнее индивидуальной жизни; а таково только Божие дело на земле во всех его видах и изменениях.
Поэтому тот, кто живёт этим делом — прав и в критический час будет готов отдать акциденцию за субстанцию и скорлупу жизни за её священное зерно» (из кн. И. А. Ильина «Аксиомы религиозного опыта»).
«Смерть находится везде. Она может принять вид зажжённых фар машины, которая въезжает на холм позади нас. Она может оставаться видимой некоторое время, а потом исчезнуть в темноте, как если бы она покинула нас на время, но она опять появляется на следующем холме, чтобы потом исчезнуть вновь.
Это огни на голове смерти. Она надевает их наподобие шляпы, прежде чем пуститься в галоп. Эти огни она зажгла, бросившись в погоню за нами. Смерть неуклонно преследует нас, и с каждой секундой она всё ближе и ближе. Смерть никогда не останавливается. Просто иногда она гасит огни. Но это ничего не меняет…»
«В мире, где за каждым охотится смерть, нет времени на сожаления или сомнения. Время есть лишь на то, чтобы принимать решения, И не важно, в чём будут заключаться эти решения. Ничто не является более или менее серьезным и важным, чем что-то другое. В мире, где смерть — это охотник, нет больших или малых решений. Единственное решение заключается в том, что маг должен встретиться лицом к лицу со своей неотвратимой смертью» (К. Кастанеда, из кн. 11, с. 45, 87).
«Если тебе не за что умирать, — как-то сказал мне дон Хуан, — как ты можешь утверждать, что тебе есть для чего жить? Две эти вещи идут рука об руку, и смерть — главная в этой паре» (К. Кастанеда, из кн. 10, гл. 16, с. 296).
Да. Идея смерти звучит в равной мере и в магии К. Кастанеды, и в православии — учения не противоречат друг другу, а по-своему доносят до нас одно и то же. Одно и то же.
Не менее значимо и следующее духовное состояние и, если угодно, идеал, к которым следует
