Методология экономической науки

способны проранжировать свои предпочтения определенным образом и действительно делают это» (Robbins L. 1935, р. 78—79). Этот фундаментальный постулат является одновременно априорной аналитической истиной, «одной из основных составляющих нашей концепции поведения, имеющего экономический аспект», и «элементарным, известным из опыта фактом» (р. 75, 76). Аналогичным образом, принцип убывающей предельной отдачи, еще одно фундаментальное утверждение теории ценности, следует одновременно из предпосылки о том, что существует более чем один ограниченный фактор производства, и из «простого и неоспоримого опыта» (р. 77, 78). Следовательно, ни тот, ни другой, не являются «постулатами, существование реальных аналогов которым допускает обширные дискуссии… Мы не нуждаемся в контролируемых экспериментах, чтобы установить их истинность: они в такой степени являются частью нашего повседневного опыта, что их достаточно сформулировать, чтобы признать их очевидность» (р. 79; см. также р. 68—69, 99—100, 104). Действительно, как задолго до того заметил Керне, в этом отношении экономическая теория опережает физику: «В экономической теории, как мы видели, мы непосредственно знакомы с итоговыми составляющими наших фундаментальных обобщений. В естественных науках мы можем только догадываться о них. У нас гораздо меньше оснований сомневаться в существовании чего–то, аналогичного индивидуальным предпочтениям, чем в существовании чего–то, аналогичного электрону» (р. 105). Это, конечно, ни что иное, как знакомая доктрина Verstehen, всегда являвшаяся излюбленным ингредиентом австрийской экономической теории. Доктрина Verstehen всегда идет рука об руку с подозрительным отношением к методологическому монизму. Следы подобного отношения мы находим и у Роббинса: «мы, вероятно, причиним меньше вреда, подчеркивая различия между общественными и естественными науками, чем подчеркивая сходство между ними» (р. 111 — 112).

И опять, следуя Кернсу, Роббинс отрицает, что экономические эффекты могут когда–либо быть предсказаны в количественных терминах; даже оценки эластичности спроса, которые, казалось бы, заставляют предполагать обратное, в действительности крайне нестабильны (р. 106—112). Экономист располагает возможностью только «качественного» исчисления, которое может быть или не быть применимо в каждом конкретном случае (р. 79—80). Он горячо отвергает заявление исторической школы о том, что все экономические истины специфичны по времени и месту, порицает американских институционалистов («ни одного «закона», достойного этого названия, ни одного постоянно действующего количественного обобщения не вышло из их усилий») и полностью поддерживает «так называемую «ортодоксальную» концепцию науки, существующую со времен Сениора и Кернса» (р. 114, 82).

Далее, Роббинс противопоставляет «реалистические исследования», которые «проверяют границы применимости ответа, который еще предстоит найти», и теорию, «которая одна способна предоставить решение» (р. 120), и резюмирует: «истинность конкретной теории связана с тем, насколько она логически следует из выдвигаемых предпосылок. Но ее применимость к заданной ситуации зависит от степени, в которой концепции теории отражают силы, действующие в данной ситуации» — утверждение, которое затем иллюстрируется на примере количественной теории денег и теории экономических циклов (р. 116—119). За этим, как и можно было ожидать, следует несколько страниц о неизбежных опасностях, связанных с любыми проверками экономических прогнозов (р. 123— 127).

В знаменитой и вызвавшей наиболее острые дискуссии шестой главе Роббинс отрицает возможность объективных межличностных сравнений полезности, поскольку они «ни при каких условиях не могут быть подтверждены наблюдением или интроспекцией» (р. 136, 139—141). В уничтожающей критике использования интроспекции как эмпирического источника экономического знания, опубликованной несколькими годами позже, Хатчисон (Hutchison T.W., 1938, р. 138—139) указывает на логическое противоречие между принятием <?«у/я/?шшчностных сравнений полезности как подтвержденной основы теории потребительского выбора и отрицанием межличностных сравнений полезности как основы экономической теории благосостояния. И конечно, странно основывать столь значительную часть теории ценности на предпосылке, что другие люди обладают во многом той же психологией, что и вы сами, одновременно отрицая применимость того же рассуждения при выдвижении предположений об их благосостоянии. Иначе говоря, если не существует объективных методов, позволяющих сказать что–либо о благосостоянии различных экономических агентов, не существует и методов, позволяющих сказать что–либо об их предпочтениях. Таким образом, предположение, что «индивиды способны проран–жировать свои предпочтения определенным образом и действительно делают это», несомненно, являющееся «частью нашего повседневного опыта», вступает в противоречие с потребительским поведением, в такой же мере являющимся «частью нашего повседневного опыта» — со стилями потребления, которые сохраняются неизменными силой привычки, несмотря на изменение обстоятельств, с покупательским ажиотажем и импульсивными покупками, которые могут радикально не соответствовать предшествующей структуре предпочтений, с потреблением, нацеленным на познание собственных предпочтений опытным путем, не говоря уже о потреблении, мотивированном не собственными предпочтениями, а оценкой других — так называемыми эффектами присоединения к большинству и снобизма (Koopmans Т.С., 1957, р. 136—137). Короче, утверждение, что все экономические агенты обладают определенной заданной структурой предпочтений и являются рациональными максимизаторами, очевидно, ложно (см. ниже, главу 15). Априорность, вера в то, что экономические теории основаны на интуитивно очевидных аксиомах, в действительности не менее опасны в теории спроса, чем в экономической теории благосостояния.

Чрезвычайно удачно, что в случае с Роббинсом мы располагаем редко встречающимися размышлениями методолога о высказанных им самим ранее методологических утверждениях. Почти через 40 лет после выхода в свет его «Эссе о природе и значении экономической науки» Роббинс опубликовал автобиографию, в которой вспоминал о том, как была встречена эта книга. Большая часть полученной критики не показалась ему убедительной, но, оглядываясь назад, он согласился, что Уделял слишком мало внимания проверке как предпосылок, так и выводов экономической теории: «глава о природе экономических обобщений слишком отдавала тем, что теперь называют эссенциализмом… она была написана до того, как звезда Карла Поп пера поднялась над нашим горизонтом. Если бы в то время я знал о его новаторском изложении научного метода… эта часть книги была бы написана совершенно иначе» (Robbins L., 1971, р. 149–150; см. также 1979).

Дабы показать, что прежняя враждебность Роббинса по отношению к количественным исследованиям ни в коей мере не была присуща исключительно ему, но широко разделялась многими ведущими экономистами в 1930–е годы, обратимся к замечаниям Джона Мейнарда Кейнса, сделанным им в 1938 г. в письме к Рою Харроду (упоминающийся в письме Шульц — это Генри Шульц, книга которого «Теория и измерение спроса» 1938 г. явилась вехой в ранней истории эконометрики):

«Мне представляется, что экономическая теория — это ветвь логики, образ мышления и что вы недостаточно твердо сопротивляетесь попыткам превращения ее в псевдоестественную науку а 1а Шульц. Можно добиться весьма существенного прогресса, просто используя свои аксиомы и максимы. Однако нам не уйти далеко без разработки новых, улучшенных моделей. Это требует, как вы говорите, «бдительного наблюдения за реальной работой нашей системы». Прогресс в экономической теории практически полностью состоит в постепенном улучшении нашего выбора моделей…

Но сама сущность модели в том, что мы не подставляем в нее реальные значения переменных. Сделать это означало бы потерять смысл модели. Ибо, как только это сделано, модель теряет свою универсальность и ценность как схема рассуждения. Поэтому Клэфем со своими «пустыми ящиками» взял не тот след и поэтому результаты Шульца, буде он когда–нибудь получит таковые, не слишком интересны (так как мы заведомо знаем, что они будут неприменимы к будущим ситуациям). Предмет статистического исследования — не столько подставить значения неизвестных переменных с целью прогнозирования, сколько проверить релевантность и обоснованность модели.

Экономическая теория — это наука мыслить в терминах моделей в сочетании с искусством выбирать модели, релевантные в современном мире. Она вынуждена быть именно такой, поскольку, в отличие от типичной естественной науки, поле, к которому она применяется, в слишком многих отношениях неоднородно во времени. Цель модели — отделить действующие относительно долго или относительно неизменные факторы от преходящих или колеблющихся, чтобы разработать логический способ размышления о последних и понимать процессы, которые они порождают в конкретных случаях.