мусора из фуры — мятые и размокшие коробки с телефонами. Очень аккуратно заглянула в кабину. Пусто. По возможности, страхуясь, потянула ручку. Высоко задранная дверь мягко распахнулась.
Ирка покрутила носом. Оно конечно из кабины густо пахнуло, но от такого запаха Ириха чуть не заплакала от умиления — пахло затхлостью и знакомым с детства букетом. Нагретой за день пластмассой, старым табачищем, несвежим мужским бельем. Никакой трупной сладковатой гнуси и ацетона. Ирка решительно полезла в кабину.
По первому впечатлению все свидетельствовало о том, что хозяин спешно собрался и утек. Закрыла дверь, осмотрелась. В такой кабине она была впервые и убедилась — да. Тут и жить можно. Мертвый экран маленького телевизора и распахнутый холодильник. Пустой, к сожалению. Здоровенное лежбище. Присмотрелась — поняла, что его можно развернуть вдвое.
Ага, еще и вторая полка, ярусом. Куча всяких мужских тряпок, одеяла, подушки.
Сдула привычно прядку волос, упавшую на глаза и завозилась энергично, как воробей в прошлогоднем гнезде, старательно наводя порядок. Ну не могла она так сразу завалиться, хотелось, чтоб и это временное пристанище стало домом. В уюте высыпаешься лучше — это она с детства знала. Угомонилась, когда стемнело уже почти. Устроилась на водительском мягком кресле и на сон грядущий с аппетитом слопала найденную тут же в кабине банку теплой баклажанной икры, закусывая сухой китайской вермишелью. Запила водой из фляжки, покосилась на бензиновый примус 'Шмель', захватанный грязными лапами полиэтиленовый пакет с маленькими сокровищами — хозяин в спешке не взял чайные принадлежности и несколько бомжпакетов, потом полезла на лежанку, сбросив наконец-то утомившие башмаки. Еще хватило сил набить сырые берцы газетной бумагой из валявшихся тут же периодических изданий добедового времени, чтоб просушить. Свернулась калачиком и уснула, сунув пистолет под подушку, а автомат — поближе, под одеяло.
* * *
Пациент меня вызвал в прихожую и со значительным видом вручил симпатичный легкий карабинчик, как оказалось — под наш промежуточный патрон. Честно признаться не очень-то он мне нужен, этот карабин с непонятным именем 'Мини-30', особенно после того, как МЧСники поделились с нами кучей СКСов, найденных их ребятами в одном из не до конца демократизированных армейских складов. Правда насчет ребят я не вполне прав, там и женщины были, у них в этой конторе девчонки весьма боевые, да. Но прибыток — уже хорошо, попробовал я отдариться тут же ящиком сгущенки и коробкой с зерновым кофе. Кофе Мельников взял, а от сгущенного молока скривился словно зеленый лимон сжевал. Оказалось в армии как-то дорвался до сгуща, теперь видеть его не может. Ну, понятно, у нас в роте ребята так шоколадом на пищекомбинате обожрались. Тоже потом страдали. А вообще приятно — даже не подарок, а внимание, но и подарок как ни крути — тоже. Когда вернулись в комнату, увидели, что второй купецкий гость толкает речь, да так, что все его слушали, даже и женщины. Здоровяк явно был в ударе и соловьем пел:
— Борщ… Что вы знаете о борще, бледные люди, живущие под унылым и блеклым небом скудного севера? Это первое красного цвета, испорченное уксусом, вот что вы знаете! Вы думаете, борщ — это прибрел с работы, сел и задумчиво внедрил под пономарение теленовостей, не отвлекаясь на вкус и запах, полезный набор корнеплодов и аминокислот? Мне жалко вас, но я вам завидую, потому что открытие борща у вас впереди!
Чтобы понять, что такое борщ, надо ехать на Украину, на Кубань, или в город Ставрополья с говорящим за себя именем Изобильный! Надо ехать в место, где воткнутая в землю лопата, если забыть ее на три дня, уже не может быть вынута, а только окучена и привита чем-то полезным, ибо уже укоренилась и выгнала из себя нахальные побеги.
Есть его надо вечером. Ну да, ужин отдай врагу. И это правильно, потому, что отдав врагу правильный борщ, ты сделаешь его другом, если он разделит его с собой. Или, если не разделит — осознание потери наполнит тебя священной яростью и тогда уже все, борьба до полной победы и окончательной гибели мерзавца этого, ибо человек, борющийся за борщ, проиграть не может! Ибо борется он за святое и правое дел, самое святое, после матери, детей, родины, хлеба и любимой женщины.
Так вот, вечер. И не где-нибудь…В садочке, под деревьями… Жара ушла, но недалеко. Омыты в летнем садовом душе пот и усталость, ноги приятно гудят, и есть в такой душегубке ну совершенно нет желания. Ну так, взвара холодненького из погреба из запотевшего кувшина…
— Кхм — внятно сказал Бурш.
— Ну, черт с вами, из холодильника, врать-то чего. А общество собирается за столом, вся семья, чаянные и нечаянные гости, и затеплился вечерний добрый разговор, и разгорается потихоньку. А хозяйка хлопочет, и не понятно когда она успевает, говоря со всеми, как по волшебству покрыть стол тарелками. Зелень (эх, лучок зеленый! Укропчик со своей грядки, весь в каплях, собственно, вот прямо при нас его сорвали, помыли в уличном древнем рукомойнике, а он еще не понял, что его сорвали, и пахнет по- вечернему сильно и слюноотделительно)… Помидорки духовитые до головокружения, царапучие микробные огурцы и прочая зеленая мелочь, а поверх листьев салата молодой чеснок, и кто сказал, что он помешает целоваться? Нам не помешает, мы все его хрумкнем, ибо без него не можно куснуть во-о-н то сало розовенькое.
Все сидевшие и стоявшие как по команде внимательно посмотрели на принесенное Енотом сало, развратно и вызывающе разлегшееся на своем почетном месте среди других разносолов. Баюн-рассказчик тоже взглянул и вдохновенно продолжил:
— Впрочем, про сало мы ведь уже знаем, поэтому бог с ним, с салом, оно рядом с не менее достойным — с салом копченым, да колбаской домашней, кровяночкой да и другой. Ну, ту уж и без чеснока можно, там и своего хватит. Я сказал, кроме взвара ничего не надо? Тут я погорячился, я же не видел эту домашнюю буженину, кокетничающую яркими пятнами морковного камуфляжа. Какой еще взвар, тут слюни надо успеть сглотнуть, а то поперхнешься, благославляя всю эту красоту и благодать божью! И вот в симфонию запаха всепобеждающе вторгся запах икры из синеньких — хозяйка только что спасла их из духовки для нас… Нет, устоять положительно невозможно, рука сама тянется ложкой за этим восторгом, присыпанным зеленью, и зачерпывает ее, и поверх ломтя хлеба, душистого свежего хлеба, мягкого настолько, что только черт и знает, как ты ухитрился его намазать сливочным, плачущим от разлуки с базаром, где его купили, маслом (а главное, когда? Ведь беседа все течет неторопливо, и не отвлекался вроде, а — вот он, всему голова, ждет уж, подготовленный, в свои объятья икру). И — да, что ж, конечно, и рюмочку, но лучше — не спешить, не надо! Во-во-во-во, вот теперь, и именно этого, а то в прошлый раз до вишневки дело не дошло, так простить себе не мог, я ж ее знаю, эту вишневку, это чудо что такое. Кто? Что? Да кто вам сказал, что вишневка не годится сюда? Да плюньте тому в очи, это он у вас ее отнять хотел, а мы — нет, льем щедрой рукой. Кушайте, кушайте! Ну как? Теплой сладкой радостью крадется в вас вишневый хмель, не так, как свирепый восторг самогона, нет! Коварно, но неуклонно, как решившая вас завоевать красавица-хохлушка с тугим, но не дряблым телом. И не заметил — а ты уж весь ее… ну, и как вам сочетание? То-то же! И заботы уходят, и день по счету сдает небо месяцу… Но это только увертюра, вот они, литавры главного действа — зазвенела крышка пятилитровой (чтоб всем хватило с добавкой) кастрюли. И аромат…И нечто… Отчего он красный такой? От природного помидора? От буряка? От перца красного? Ибо борщ должен быть в меру, но острым, а мера у каждого своя, и желающим еще — стручок прямо в глубокую миску (какие тарелки? Вы что, не уважаете хозяйку и себя?), и вот во рту — вулкан, и полифония вкусов, один другого краше. А ложку можно воткнуть торчком, а сметана все это соединяет в одну симфонию, и повисает ожидание чего-то незавершенного. Ну конечно, теперь вот рюмку холодного самогона или казенки, но об этом тоже уже было… И — чесночную пампушечку. Эх! Хорошо то как, Господи! И не объяснить, как все воспаряет! А рецептов у каждой хозяйки — с дюжину, и с фасолью, и с болгарским перчиком, и так, и сяк, и даже постный с грибами. Но к черту пост сейчас, какой еще постный, когда ждет нас костяка в этом океане, не жалкий островок, не микроб мясной, а — КОСТЯКА! Тут уж у каждого свой вкус и манер — кому ребрышки подавай, нежные, все из хрящиков, а кому — мозговой оковалок. Что? О чем вы? Не надо манерничать, топыря мизинец, здесь все свои, если и не были до борща своими, то теперь он всех сотворил побратимами! Плюньте вы на это излишнее соблюдение политеса, нож там с вилкой…Во-во-во, в руку взяли и вгрызлись с хрустом в нежные хрящики и сочное, мягкое, впитавшее в себя весь невозможный и вожделенный аромат чуда по имени борщ мясо. Такое невозможно под соусом или еще как, только из борща! Это какая уже
