летающей тарелки.
— Inglesi![92] — произносит он с ноткой презрения, постукивая пальцем по виску. Меня он за англичанина не держит. — Signor Farfalla? — тем же пальцем он манит меня к себе: это не просьба подойти поближе, а способ привлечь внимание. — Через час, увидите, камера — так!
Он выразительно чмокает губами — с тем же звуком пуля вылетает из «Сочими».
— Слишком жарко?
Висконти корчит гримасу и с понимающим видом кивает.
— Giapponese[93]. Ничего хорошего. Фотоаппараты — да! Хорошие. А видеокамеры…
Еще одна гримаса, потом он поднимает руку на несколько сантиметров над столом. В этих горах такая гримаса — похуже откровенно ругательных слов.
Мило молчит. Я интересуюсь, в чем дело, но он не отвечает. За него отвечает Джузеппе. Несколько дней назад, ночью, какие-то наркоманы вломились в его палатку на Пьяцца дель Дуомо — думали поживиться часами, чтобы потом продать их туристам и выручить денег на очередную дозу. Поживиться не удалось: каждый вечер он уносит товар домой в чемоданчике. Обозленные неудачей, они разнесли палатку на кусочки. Теперь один из механиков Альфонсо делает новую из листовой стали и железных уголков, но готова она будет только через пару недель. А меж тем приходится раскладывать товар под зонтом. Под которым он больше похож на жулика, приторговывающего часами, чем на заслуженного часовщика. Продажи сильно снизились.
Я приношу свои соболезнования, и Мило расцветает от этого проявления дружеских чувств. Ему всего-то и нужно немного уважения, заявляет он. Полиция ни мычит ни телится. Он пожимает плечами и тихим голосом высказывает все, что думает о муниципальных органах правопорядка.
Полиэтиленовая занавеска разделяется на две части, и в бар входит жена туриста. За руку она ведет свою дочь.
— Scusi[94], — говорит она.
Мы все поднимаем головы. Армандо поворачивается на стуле. Наше внезапное и совершенно единодушное внимание ее явно смущает.
— Il… il gabinetto, per favore? Per una signora piccolo[95].
Она поднимает руку девочки, будто собирается пустить ребенка с молотка.
— Вон в ту дверь в конце стойки, — говорю я, и женщина таращится на меня в изумлении. Она не опознала во мне англичанина.
— Спасибо, — говорит она растерянно. — Большое спасибо.
Герардо отодвигает свой стул, чтобы они с девочкой могли пройти. Малышка обаятельно улыбается, чем несказанно трогает Джузеппе.
Висконти, наблюдательный, как всякий фотограф, говорит мне:
— Она приняла вас за итальянца.
— Si! А я и есть итальянец.
Они дружно хохочут над моим заявлением. Синьор Фарфалла — итальянец? Вот умора! Но, глядя на них, я подмечаю, что мы одинаково одеты, что я обычно сижу в той же позе, что и они — либо сгорбившись над своим эспрессо, либо вольготно развалившись на неудобном металлическом стуле. При разговоре я жестикулирую на тот же манер.
Это привычка, укорененная годами: я, как хамелеон, сливаюсь с окружающей обстановкой. Даже если я не знаю местного языка, поверхностный наблюдатель никогда не признает во мне чужестранца.
Женщина вернулась из туалета и улыбается мне.
— Спасибо. Очень любезно с вашей стороны. Вы, наверное, уже поняли, что мы не говорим по- итальянски. Мы тут отдыхаем, — добавляет она смущенно и не к месту.
— Не за что, — отвечаю я и улавливаю в своем голосе легкий акцент, проводящий черту между нею и мной.
— Вы здесь живете?
Ей очень хочется поговорить с соотечественником, с человеком своего круга. Ей не по себе в этом баре, среди мужчин-итальянцев. Она — типичная иностранка в чужой стране, цепляющаяся за любую возможность пообщаться, как утопающий за соломинку.
— Да. Здесь, в городе.
Девочка таращится на игровой автомат с часами. Джузеппе встает со стула, пересекает зал и встает с ней рядом.
— Ты? — говорит он, указывая на автомат, на девочку и снова на автомат.
— Si, — говорит девочка и, повернувшись, воспитанно просит: — Мамочка, дай мне, пожалуйста, денег.
Джузеппе машет в воздухе рукой и просовывает в щель монетку в один евро. Жестом предлагает девочке повернуть ручку. Она поворачивает, взявшись обеими руками, — ручка довольно тугая. Раздается металлический щелчок, будто язык замка входит в паз, и деревянная бусина с глухим стуком падает в чашку, стоящую перед автоматом.
— Я выиграла деревянную бусинку! — восклицает девочка в полном восторге; видимо, она решила, что это — ее приз.
— Теперь нужно вытащить бумажку из отверстия в бусинке, — подсказываю я. — Там возле чашки есть специальная палочка.
Девочка вытаскивает бумажку. Джузеппе берет ее, разворачивает, сверяется с таблицей флажков на плексигласовом барабане. Девочка выиграла электронный секундомер, который ей и вручает владелец бара.
— Смотри! Смотри! Я выиграла часы!
Она торжествующе оборачивается и смотрит на Джузеппе, который уже сел на свое место и теперь широко ухмыляется, будто бы это ему достался этот дурацкий приз.
— Multo grazie, signore[96], — благодарит его девочка.
— Brava! — восклицает Джузеппе, раскинув руки от незамутненной радости.
Девочкина мать, все это время хранившая молчание, говорит:
— Как это мило с его стороны. Переведите ему это, пожалуйста.
— Полагаю, он и так понял.
— Можно, я верну ему деньги? За автомат?
— Не надо. И вообще, он, скорее всего, нашел эту монетку. Он работает дворником на рынке.
Я вглядываюсь в ее лицо. На нем вновь проступает озадаченность. В ее опрятной, защищенной жизни не принято вступать в общение с дворниками.
— Вы мне не скажете, где находится собор Святого Сильвестра? — спрашивает она, наконец-то собравшись с мыслями.
Я объясняю, и она уходит, по пути еще раз улыбнувшись Джузеппе, которому вся эта история явно кажется очень трогательной и невероятно смешной. Когда я выхожу, он все еще хохочет.
— Arrivederci! Arrivederci a presto![97]
Отличный способ попрощаться, светлое воспоминание о баре «Конка-Доро», об этих простых, счастливых людях, их толстостенных кофейных чашках, рюмках граппы, их разговорах ни о чем и их взаимной приязни.
Ночное небо скрыто облаками. Звезды сегодня не висят над головой, а светят со склонов по краям долины: огни деревень и ферм, крошечных поселений, которые старше, чем сама память. Холмы похожи на занавес в обшарпанном провинциальном английском театрике — он изъеден молью и кое-как подштопан маленькими старушками с искореженными артритом пальцами.
Я сижу, откинувшись, на лоджии и прислушиваюсь к кличам летучих мышей в окрестной ночи — я едва-едва разбираю их ультразвуковой писк.
Сколько раз я уже проходил через эту процедуру — снять лагерь в одной жизни и разбить его в
