библиотекой, что ей как 'инвалиду войны' было сподручнее, поскольку не предполагало оживленного общения с широкими массами сотрудников различных советских учреждений и многочисленными командирами РККА. Библиотека же – место тихое и даже укромное, располагающее к размышлениям и неспешным трудам, но и не препятствующее при надобности перемещениям в пространстве. Обслуживанием абонементов занимались две юные Марусины помощницы, а сама она по мере необходимости уезжала в далекие и близкие командировки, из которых, впрочем, никогда не возвращалась без новых – зачастую редких и ценных – книг. Так ее и представил Кравцову заведующий Общим отделом Юревич. Завотделом был доволен работой 'библиотекарши' и не считал нужным это скрывать, тем более что она не только работала хорошо, но и заметно укрепляла своим присутствием парторганизацию отдела.
Макс такому положению был только рад: кадровый костяк управления, несмотря на все 'невзгоды и происки', сохранился, а значит, есть с кем продолжать начатое три года назад дело. А дело это – чем дальше, тем больше – представлялось Кравцову не только важным и ответственным, но и необычайно сложным и безумно интересным
– А этот… ну, как его? – вроде бы вполне 'искренне' затруднился вспомнить Кравцов, обращаясь к заведующему Следственным отделом. – Парень такой неглупый, с Украины… он к нам еще, кажется, из прокуратуры перешел…
– Никольский? Вы имеете в виду Льва Никольского? – обернулся к Максу Горожанин.
Валерий Михайлович Горожанин перешел в Военконтроль из ГПУ еще в 1923. По любым понятиям, он был более чем подходящей кандидатурой на руководство Следственным отделом контрразведки: дипломированный юрист, опытный подпольщик, чекист. Тем не менее, в отношениях с ним Макс все еще окончательно не определился. С одной стороны, Валерий Михайлович, как и сам Кравцов, происходил из эсеров. Причем в партии состоял, чуть ли не со времен Первой Русской революции, да и в большевики пришел не сразу, а только в девятнадцатом и из боротьбистов. Подозревать такого человека в том, что он 'засланец' Феликса, было бы странно. Но, с другой стороны, в Гражданскую всякое случалось, а Валерий Горожанин неоднократно появлялся в Одессе, что вообще-то, учитывая все тогдашние обстоятельства, настораживало. Кроме прочего, все с того же боевого 1919 года занимал он в Украинской ЧК, а затем и в Харьковском управлении ГПУ, отнюдь не малые должности. Разумеется, там и тогда это могло и не свидетельствовать об особо доверительных отношениях с Дзержинским, но и обратное верно. Так что…
'Думай, казак – атаманом станешь!'
– Никольский? – переспросил Кравцов. – Никольский… Да, пожалуй, Никольский.
– Он к нам из Верховного Трибунала ВЦИК пришел, – уточнил Горожанин. – Дельный сотрудник. Сейчас в Ленинград на повышение пошел. Там база флота и граница рядом – есть, где развернуться энергичному сотруднику. Как раз по его силам работа. Так что он на Ленинградском отделе теперь.
– На Ленинградском… – рассеянно повторил за ним Кравцов. Сейчас он смотрел в дальний конец коридора, откуда приближался крепкого сложения мужчина в ладно сидящей военной форме старого образца. Над левым накладным карманом летней рубахи привинчен был орден Красного Знамени.
– А что здесь делает Фишман? – не оборачиваясь, спросил Макс у Эйхе.
– Заведует Научно-техническим отделом. Ты же его сам вроде бы рекомендовал, еще тогда…
– Рекомендовал, – согласился Кравцов, вспомнив дела давно минувших дней. – Так когда это было!
– Ну, давно или нет, а бумага в деле осталась. А нам тогда начальник на отдел понадобился, а Яков Моисеевич как раз из-за границы вернулся. Мы предложили, он согласился, РВС не возражал…
'Согласился… А что, очень даже удачно вышло. Яков человек надежный… И славно, при случае, по- итальянски можно потрындеть…'
Было уже четверть второго, когда Кравцов вышел из машины и пошел под бдительным взором державшегося за оружие Гудкова к парадному подъезду тяжелого пятиэтажного дома, в котором уже третий день проживали – ну, это был крайне мягкий эвфемизм – Макс и Реш. Там, при входе, тоже сидел охранник – какой дом, такой и консьерж, – и вполне откровенно следил за припозднившимся жильцом этого не совсем обычного, хотя и не единственного в своем роде, московского дома. Задерживаться под перекрестно прицеливающимися взглядами не хотелось, но и спешить особенно некуда. Рашель выехала с инспекционной поездкой в область, о чем и телефонировала ему, в управление, еще утром. Так что ждала Макса на третьем высоком этаже старого доходного дома, темно-коричневого в лучшие годы, а нынче линяло-бурого, пустая гулкая квартира, в которой они с женой и обжиться-то по-человечески не успели.
Кравцов вдохнул полной грудью по-ночному прохладный, но уже не холодный и удивительно пахучий воздух середины апреля и хотел было закурить, но поймал краем глаза блик света за плотно зашторенными окнами на третьем этаже – справа от парадного – и курить передумал. Снимать с предохранителя тяжеловатый, но надежный и мощный 'Люгер' P-08, который Макс всегда брал в поездки, он тоже не стал. Предполагались три вероятных сценария развития событий, и ни один из них не подразумевал использования оружия. Правда, в третьем случае – предпочтительнее было, не откладывая, вернуться в управление, однако Кравцов склонялся к первому – самому драматическому – сценарию. Он кивнул Гудкову, поздоровался с 'консьержем' и, плюнув на скрипучий и громыхающий 'электрический лифт' фирмы 'Сименс и Гальске', поднялся на третий этаж по лестнице. Следует заметить, что путем неуклонных и упорных тренировок Кравцов практически полностью восстановил свое разрушенное кутеповским снарядом здоровье. Иногда его посещали тяжелые головные боли, о чем он, однако, не распространялся, так же как молчал благоразумно и о некоторых других 'неврологических симптомах'. Но что касается физической формы, таким здоровым, как сейчас Кравцов не был, пожалуй, и в молодости. Впрочем, тогда он не был еще 'командармом' и у него не было молодой жены.
Несмотря на быстрый шаг и крутые ступени, дыхание не сбилось, но сердце 'пританцовывало' предательски, и с этим ничего не поделаешь. Кравцов отпер замок, не слишком заботясь, о сохранении бесшумности, и вошел в прихожую-коридор. Квартира, которую он получил через управделами РВСР, была по нынешним временам непозволительно роскошной – очевидный пример компромисса 'правоверных' и 'реалистов' в ЦК – большой и к тому же только что отремонтированной, приятно пахнущей не выветрившимися еще ароматами свежей краски, побелки, клейстера и древесной стружкой. Однако утром, точнее, в седьмом часу, когда Макс 'убыл к месту прохождения службы', квартира эта была практически пуста, лишенная какой бы то ни было мебели и уж тем более всех тех вещей, что создают хотя бы минимальные комфорт и уют. Сейчас же справа от входной двери возвышался массивный дубовый шкаф, трехстворчатый, с ростовым зеркалом, врезанным как раз посередине. Паркетный пол устилала темно- зеленая ковровая дорожка с приятным неброским орнаментом. И все это великолепие, включая и оленьи рога, укрепленные на стене слева от входной двери – эдакая импровизированная вешалка для шляп и фуражек – и портрет хозяйки дома кисти Юрия Анненкова около двустворчатой двери в гостиную, освещалось отнюдь не 'лампочкой Ильича', свисавшей еще утром с потолка на витом электрическом шнуре в матерчатой изоляции, а вполне симпатичной люстрой под шелковым абажуром, приемлемой и в 'мирное', то есть довоенное еще, дореволюционное время. Рога были знакомые, обшученные во всех формах – от куртуазно-манерной в исполнении петроградского имажиниста Эрлиха до матерно-скабрезной частушки, сочиненной как-то между делом Володей Маяковским – но правда заключалась в том, что оленя завалил на охоте в двадцать третьем сам Кравцов. По всему выходило, что рога, и впрямь, его собственные, то есть, личные. А портрет… Его появлением Макс обязан был нынешней подруге Маяковского Лиле Брик. Впрочем, это совсем другая история, к нынешним событиям имевшая лишь исключительно косвенное отношение. Другое дело, что ничего этого – ни шкафа, ни портрета – утром здесь еще не было. Даже ящик, в котором были упакованы 'Кравцовские рога' и Аненковская 'Женщина в черной блузе', находился тогда на хранении в одном из пакгаузов Николаевского, то есть, теперь уже Октябрьского вокзала.
– Тэкс…
За белыми створками дверей обозначилось хаотическое и неразборчивое движение.
'Средства для сокрытия боевых приготовлений, – не без улыбки отметил Макс, – предпринимаются отчаянные. Но избежать раскрытия своих намерений в виду неприятеля не представляется
