разных поручений» Соломон Кобулов (Кобулашвили), заведующий прислугой Рустам-бек, казначей Василий Дадашев, курьеры Исаак Саркисов, Хачатур Шахназаров и слуги Грибоедова Александр Грибов и Семён Захаров.
Грибоедов готовился накануне выехать в Тавриз, чтобы встретиться со своей 16-летней женой. Вместо себя он оставлял секретаря И. С. Мальцова. Вечером 29 января/10 февраля он написал выдержанную в резких тонах ответную ноту Фетх-Али-шаху, заключив её словами: «Нижеподписавшийся, убедившись из недобросовестного поведения персидского правительства, что русские подданные не могут пользоваться здесь не только должной приязнью, но даже и личной безопасностью, [решил] испросить у великого Государя своего всемилостивейшее повеление удалиться из Персии в российские пределы». Персы превосходно знали об отъезде посланника из Тегерана и не потому ли они так точно угадали момент нападения на миссию, не дав Грибоедову ни малейшего шанса на то, чтобы уехать в Тавриз?
Титулярный советник секретарь миссии Мальцов жил на первом дворе миссии, рядом с
Первым делом секретарь попросил Али-шаха отправить его в Россию. Перс призвал к себе в советники министров отца, и те в один голос завопили о своём великом сожалении о случившемся, стали уверять о дружбе с Россией и своей непричастности к убийству Грибоедова и его сотрудников. Мальцов в своём докладе Паскевичу и Нессельроде потом писал, что он притворялся, чтобы усыпить их бдительность, и во всём соглашался с ними и поддакивал. Он боялся, что его, как единственного свидетеля событий, убьют тайком, придушат, и, спасая свою жизнь, стал лжесвидетельствовать в пользу персов, предавая, таким образом, своего убитого начальника и клевеща на честь и достоинство России.
Да, лепетал секретарь, он собственными глазами убедился в том, что шах и его министры делали всё, чтобы остановить вакханалию, разыгравшуюся в русской миссии, а визири вальяжно гладили крашенные хной бороды и возводили умилённые взоры к потолку, призывая в свидетели своей беспорочной честности самого Аллаха. Лучшего свидетеля для оправдания заговора им было не нужно, и они доложили Фетх-Али- шаху (1797–1834), что Мальцов — «здравомыслящий и благонамеренный человек». И решили его не трогать — живой он был больше им полезен. И даже приставили к нему стражу, а когда отпустили его домой, в Россию, то на всём пути следования окружили невиданными почестями, сильным конвоем и телохранителями. Шах вдогонку писал царю, что лучшего посланника, чем Мальцова, он не хотел бы иметь в Тегеране.
Перед отъездом шах осчастливил Мальцова подарками, дав ему одну захудалую, по словам того же Мальцова, лошадь и две персидские шали. У Ивана Сергеевича хватило ума отказаться от них, справедливо полагая, что после пересечения русской границы эти подарки могут вызвать законные к нему подозрения. На прощальной аудиенции у шаха «здравомыслящий и благонамеренный» Мальцов, однако, снова подтвердил, что считает все действия персидских властей во время убийства русского посланника и сотрудников русской миссии правильными, и выразил шаху сочувствие в том, что убийство Грибоедова обошлось Персии в кругленькую сумму — восемь куруров золотом (1 курур был равен 200 тысячам рублей золотом). Убийство русского посланника было грубым нарушением Туркманчайского договора, и Россия потребовала за него материальную компенсацию.
Николай I и Нессельроде тоже хотели верить персам. Ещё не были известны результаты расследования убийства Грибоедова, а Карл Васильевич уже 18 марта писал: «…Его Величеству отрадна была уверенность, что шах персидский и наследник престола чужды гнусному и бесчеловечному умыслу, и что сие происшествие должно приписать опрометчивым порывам усердия покойнаго Грибоедова, не соображавшаго поведение своё с грубыми обычаями и понятиями черни тегеранской, а с другой стороны, известному фанатизму и необузданности сей самой черни, которая одна вынудила шаха и в 1826 году начать с нами войну».
По Нессельроде, виноват во всём сам Александр Сергеевич — монархи же априори «чужды гнусному умыслу». Ради этой легитимистской аргументации графу ничего не стоило исказить и причины Русско- персидской войны, начатой отнюдь не по внушению тегеранской черни, а по науськиванию английского посла и по желанию Аллаяр-хана и его антирусской клики, сумевшей убедить в необходимости военного конфликта и шаха.
В Тифлисе Мальцов, этот, по характеристике Мальтийского, «мнимый адвокат шаха и мнимо- достоверный свидетель-очевидец», предстал перед Паскевичем истинным русским патриотом. Он опроверг лживые заверения шаха и его министров в том, что они не были проинформированы о подготовке покушения на русскую миссию. В Персии секретных дел нет, писал он[82]. Муллы открыто проповедовали в мечетях против русских, а это означало, что они получили на это согласие властей и самого шаха. Фетх-Али-шах мог заблаговременно выслать к миссии сильную охрану, но не сделал этого. Он мог предупредить Грибоедова об опасности и перевести его в безопасное место, но не сделал этого, так как знал, что Грибоедов спасёт и Якуб-хана, а это не входило в его расчёты. Якуб-хан должен был погибнуть.
Паскевич принял эти объяснения как достоверные. В данном случае Мальцов не лукавил, но, сообщив правду, он испугался. Представив, что его направят временным поверенным в Тегеран, он пришёл в ужас. Персы никогда не простят ему того, что он рассказал Паскевичу. И в панике обратился к графу с просьбой написать Нессельроде ни в коем случае не возвращать его обратно в Персию. Куда угодно, в Европу, например, но только не в Персию!
Отчитываясь перед начальством, Мальцов писал, что, выступая перед шахом и шахскими министрами, он «унизал свою речь отборным бисером восточных комплиментов, но пламень благородного негодования залил в душе моей струёю благоразумной осторожности». На бумаге это было чертовски красиво и эффектно. Но как, спрашивает Мальтийский, секретарю, не владевшему ни персидским, ни татарским языками, удавалось «метать бисер восточных комплиментов» перед шахскими чиновниками и успевать при этом заливать пожар негодования струёю благоразумия, просто уму непостижимо. Дипломат был полностью зависим от переводчика, а как шахский толмач переводил слова Мальцова, известно лишь одному Аллаху. Можно лишь предположить, что перс из кожи лез вон, чтобы угодить своему шаху.
«Эта осторожность, — комментирует историк этот пассаж из отчёта Мальцова, — довела его до обвинения Грибоедова». От малодушия до предательства один шаг. Зато шах остался «вельми доволен» Мальцовым и в тот же день прислал ему со своего стола остатки ужина.
Мальцова в Тифлисе спросили, знал ли Грибоедов о надвигавшейся на него опасности. Мальцов пояснил, что от самого посланника на этот счёт не слышал ни одного слова и что соответствующим образом не были проинформированы об этом и другие сотрудники миссии, а потому миссия была не готова к обороне: казаки сидели каждый в своей комнате и без оружия. Не зная местного языка, продолжает Мальцов, он зависел в этом смысле от переводчика капитана Шахназарова, который, однако, был предупреждён мехмендарем Мурзой-Мехди за три дня до рокового события о том, что муллы на тегеранском рынке мутят народ и настраивают его против «неверных» русских. Но Грибоедов якобы решил, что персы испытывали его стойкость и терпение и оказывали на него давление, чтобы вынудить его пойти на уступки и заставить выдать обратно шаху Якуб-хана, а потому посчитал, что дальше демонстрации своего недовольства персы не пойдут. Якуб-хан, опасаясь за свою жизнь, дал Шахназарову 500 червонцев за то, чтобы тот доставил его живым и невредимым в Эривань, и поэтому переводчик не был заинтересован в том, чтобы Якуба выдали шаху.
Всё это мало соответствует действительности. Ссылка Мальцова на незнание им персидского языка несостоятельна, так как при нём постоянно был отдельный переводчик Калатозов. Утверждение о том, что Шахназаров был подкуплен Мирзой-Якубом, является персидской версией.
