Она привыкает к моим действиям, знает все мои ходы. А тут спросонья взглянет — надо же, свеженький врач пришёл, придётся заново разбираться». Он вёл себя так, словно находился не на войне, а на курорте. Да, в сплошном сумасшествии, под воем снарядов и гулом бомбардировщиков, — только смех и может спасти. Но даже у вечного оптимиста Пауля не выдержали нервы. Раненый не выздоравливал, и доктор с каждым днём становился мрачнее, а в последнее время начал прикладываться к фляжке со спиртом. «Он умрёт, — говорил Пауль Грете. — Я чувствую, что больше ничего не могу сделать». Но «овощ» Эрих Таннебаум продолжал дышать — небывалый случай, когда человек живёт с пулей, погруженной в мозг. Он реагировал на прикосновения, на свет — слабо шевелил правой рукой (из-за гангрены пришлось ампутировать два пальца — указательный и мизинец), у него дёргались ресницы. Казалось бы, дела не так уж плохи. Однако стоило Паулю начать приготовления к операции, чтобы извлечь пулю, — состояние раненого резко ухудшалось. Грета часто разговаривала с Эрихом, и им никто не мешал: особый пациент доктора Пауля лежал в отдельной «палате» — кубике, огороженном мёрзлым картоном. Рассказывала про свою жизнь и работу в Союзе немецких девушек, о родном Дюссельдорфе, где так красиво цветёт сирень весной, кружа голову сладким запахом. Иногда раненый мечтательно улыбался — и тогда Грете казалось, что он её слышит. Всю последнюю неделю Эриху становилось хуже, изо рта и носа постоянно текла чёрная кровь: пуля убивала мозг изнутри. Пауль погрузился в депрессию, забыл про парики, фляжка со спиртом пустела ещё до обеда. Позавчера начальник госпиталя, майор Шторх (до странности схожий с Паулем лицом, ну просто брат-близнец), застал его в операционной мертвецки пьяным и послал на гауптвахту — на трое суток. «И что? — пьяно хохотал доктор Пауль. — Меня освободят русские, я буду их героем. Нам всё равно конец!» Это тянуло на измену и расстрел, но Шторх сделал вид, будто не слышит. Благородство чревато последствиями: через полчаса, избив караульного гауптвахты до полусмерти, доктор явился с его винтовкой в госпиталь. Насвистывая «Лили Марлен», Пауль открыл стрельбу. Первым же выстрелом он убил майора Шторха, вторым — одного из раненых… Оружие заклинило, и самого врача уложили очередью из автомата. Грета видела в коридоре труп Пауля, с багровым пятном на месте лица. Рядом с окоченевшим телом валялся клоунский картонный нос…
«Сошёл с ума, — спокойно подумала она. — Психика не выдержала».
…Её вряд ли что-то могло вывести из себя. Случаи помешательства не были редкостью. На прошлой неделе унтер-офицер Курт Прибке выписался из госпиталя, заглянул к дежурному доктору, со словами «Хайль Гитлер!» сунул себе пистолет в рот и нажал на спуск. Его мозги не смогли оттереть — так и примёрзли к стене. Человеческая жизнь не стоит ни пфеннига, и здоровых людей в Сталинграде не осталось. Они все тут сумасшедшие.
Занавеска отдёрнулась, Грета вскочила на ноги.
Бухая сапогами, в «палату» вошёл старый друг раненого — капитан Иоганн-Петер. Здоровый мужик почти двухметрового роста, с квадратной головой и огромными ручищами. Говорят, прежде он работал учителем в школе, преподавал физику и химию. Шутка это или нет, но брутальной внешностью капитан скорее напоминал грузчика, чем интеллигента. Не глядя на неё, Иоганн-Петер стряхнул снег с фуражки. Его щёки были перевязаны женским пуховым платком, однако девушка и не подумала засмеяться. Любой солдат здесь всеми силами спасается от обморожения.
— Ты слышала новость? — спросил гауптштурмфюрер, не поднимая взгляда.
— Конечно, — ответила та. — Фельдмаршал Паулюс подписал приказ о капитуляции — вместе со всем штабом, фронт развалился. Ходячие раненые, охрана, начальство, наши медсёстры вышли сдаваться русским. Но я не могу бросить Эриха. В конце концов, русские всё равно придут сюда сами. Они прочёсывают каждое здание в Сталинграде.
Иоганн-Петер пристально рассматривал бледное, без кровинки, лицо Таннебаума.
— По-прежнему никаких изменений? — прохрипел он простуженно.
— Пауль сказал, Эрих не доживёт до третьего числа, — зябко повела плечами Грета. — Похоже, что так. Кровотечение усилилось, мозг буквально плавает в крови. Высокая температура, весь в лихорадке. Насколько я понимаю из своего опыта — это агония.
Здоровяк тяжело вздохнул. Он о чём-то задумался, потирая лоб. Умирающий открыл глаза. Он смотрел в потолок бессмысленным взглядом, по лицу блуждала улыбка.
— Знаешь, меня всегда удивляло… Почему он так безмятежно улыбается?
— Если верить Паулю, пуля погрузилась в тот участок мозга, который формирует сны, — глухо ответила Грета. — Этот кусочек свинца может стимулировать небывалые видения, и Эрих принимает их за реальность. Должно быть, ему снится что-то очень хорошее.
— Надеюсь, — буркнул Иоганн-Петер. — Например, что мы победили в этой войне.
Снаружи послышался шум моторов.
— Германские солдаты! — внезапно донеслось с улицы. — Фельдмаршал Фридрих Паулюс подписал приказ о капитуляции. Сопротивление бесполезно. Бросайте своё оружие и выходите на улицу с поднятыми руками. Советская армия гарантирует вам жизнь.
Голос выговаривал немецкие слова старательно, по-ученически, — переводчик явно был отличником в школе. Громкоговоритель на машине корёжил тон диктора, а постоянный вой ветра превращал в нечто дьявольское. Всхлипнув, Грета закрыла лицо руками.
— Тебе пора, — разразившись кашлем, прохрипел верзила. — Иначе замёрзнешь здесь. Эриху уже ничем не поможешь. Наверное, русские его даже не заберут, к чему возиться? Бросят подыхать в пустом госпитале. Выйдешь, иди прямо, в здании элеватора создан пункт для желающих сдаться в плен. Прощай. С днём рождения, моя милая, двадцать пять лет — это прекрасный возраст. Я позабочусь об Эрихе… Пожалуйста, не волнуйся.
Он заскрёб по кобуре окоченевшими пальцами.
Грета всхлипнула. С трудом запахнув шинель, она скрутила светлые волосы, прикрыла голову обрывком одеяла — и застегнула под подбородком ремешок каски. Комната качалась перед глазами — слёзы замерзали на её ресницах. Не прощаясь с Иоганном-Петером, она двинулась прочь по коридору. Ноги в солдатских ботинках, обмотанные тряпками, скользили по обледеневшему полу.
Она почти дошла до выхода, когда услышала выстрел.
Грета замедлила шаг, прислушиваясь. Спустя короткое время пистолет грохнул второй раз — коротко, вроде как поперхнулся. Через долю секунды на пол упало что-то тяжёлое. Ковыляя, как старуха, цепляясь руками за стены, Грета еле-еле добралась до двери.
Оцепенев, она встала в дверном проёме.
…Мимо госпиталя русские вели колонну пленных — жалкие остатки бывшей Шестой армии фельдмаршала Паулюса. Обмороженные, закутанные в краденые бабьи шали, с красными от мороза носами, еле передвигающие ноги, — они ничем не напоминали тех весёлых, загоревших солдат в летних мундирах с засученными рукавами, что рвались напиться воды из Волги. Это была уже не армия, а обезумевший сброд калек, нищих мародёров, готовых сдохнуть ради тепла и куска жареного мяса.
Один из русских конвоиров обернулся и посмотрел на Грету.
Молодой парень — нос картошкой, в маскхалате, автомат с круглым диском через плечо, красная звезда на шапке. Поклонившись ей в шутовском реверансе, он что-то сказал на незнакомом языке, его товарищи рассмеялись. Она разобрала только — «фроляйн».
Поднимая обе руки, Грета медленно шагнула с крыльца…
Примечания
1
Империя
