МАКСИМ: Время, когда девушка появлялась на остановке — девять-тридцать — не пришлось и вычислять, потому что на вторую «пару» любой проживающий в центре «недисциплинированный разгильдяй», как «крыл» доцент Чумаченко прогульщиков, должен был стартовать примерно тогда же, и самым хроническим из них предстояло стать Воронову, так как студент не мог уехать, пока не приходила Она.
В это утро Ее окликнула знакомая, и как бы выглядывая, не катит ли 45-ый в квадрат гипотенузы, Максим протолкался поближе и запеленговал фрагмент их разговора, из которого выяснились имя и клан его возлюбленной (конечно, Ее звали не Джульеттой Монтекки, но тоже очень поэтично — Даша Раткевич), а также в аморфной, еще не выкристаллизовавшейся форме, чем Она занимается. Максим, уловивший отдельные слова: «полочка», «стол», «вешалка», «трехстворчатый шифоньер», решил, что Она, наверное, служит продавцом в мебельном магазине. После сегодняшних лабораторных работ он решил обойти все имеющиеся вокруг политехнического института мебельные салоны от «12 стульев» до «12 ульев» — Воронов слыл парнем упорным: если б он и учился также настойчиво, то отец, насильно определивший роднулю-сына на строительный, какой окончил и сам, наконец, унялся бы.
В присутствии Даши с Максимом начиналось твориться что-то невообразимое, словно с Терминатором Вторым, который мог растекаться жидкими ртутными каплями в молочные реки и кисельные берега. Когда он вспоминал, как прикоснулся к ней, какая у нее была открытая улыбка, когда она обернулась там, в начале его любви, дыхание Максима перехватывало, и он слегка сходил с ума, и допускал безбилетный проезд.
Попыток объясниться с Дашей студент не предпринимал, так как исповедовал скептицизм, что сказывалось и на его отношении к перспективе сделать карьеру в фирме отца, ООО «Суперстрой», к тому же он обладал достаточным жизненным опытом, чтобы установить, что он девушке не нравится. Даша, по- видимому, поняла, что он делает неуклюжие попытки обратить на себя внимание, но оставалась презрительно холодна, и, спасибо еще, что Ей хватало выдержки терпеть его ежедневное присутствие на остановке. Стоило Ей поменять время, в какое нужно выходить утром из дома, и Она бесследно растворилась бы в городе с миллионном населением. Поэтому Максим хотел найти магазин, где Она могла работать, так как мысль потерять Ее была невыносимо страшной.
ДАРЬЯ: Когда располневшая Насиба, азербайджанка, сверкая черными, гагатовыми, глазками- бусинами под сросшимися полумесяцами бровей, окликнула Дашу на углу, она с трудом узнала свою бывшую одноклассницу.
— Раткевич! Душенька Дашенька! Ты где потерялась? Сто лет тебя не видела, — восторженно защебетала Аббасзаде, про которую общепризнанный «хохмач» их параллели, Антон, сказал: ««Абба» у нее, явно, не шведская, а вот с «заде» все в порядке». — Не бросила ты модельное агентство? Чем занимаешься?
— Сексом по телефону.
Насиба и Даша разом прыснули, вспомнив, как в выпускном классе 23 февраля организовали для своих ребят «горячую линию»: «Хелло! С вами говорить ЮСА — Амэрик, совместный российско-американиш предприятий — компани «Секс по телефон энд факс», имеющий вакуумный целовальный насос о 5 губах…» Парни испуганно бросали трубку на другом конце провода, опасаясь громадного телефонного счета, и дослушал их только все тот же Антон, после чего сказал:
— А стриптиз по телеграфу вы не пробовали? Я мог бы помочь освоить. Кто там рядом с тобой, Дарья?
— Да так, еще две «старые вешалки»: Линда Евангелиста и Надя Ауэрманн, — быстро назвала Даша имена известных манекенщиц.
— Знамо дело — Лидочка и Насиба. Приходите, конфетки, к нам, фантикам, в гости. Ждем!
Постепенно на оргию «сползся» весь класс…
— Правда, славная тогда получилась вечеринка, а, «старая вешалка»? — вздохнула Насиба. — Помнишь, как тебя придавили нечаянно?
— Девяносто килограмм село мне на колени и сказало, что оно легкое…В банке теперь Антошка работает, охранником; громадный стал, как трехстворчатый шифоньер.
— Тебе хорошо говорить — ты не толстеешь!
— Потому что «булков» не кушаю, — открыла секрет своего обаяния Даша и, внимательно посмотрев на свою грустную подружку, сказала ей в утешение:
— Ничего завидного в модельном бизнесе нет, Насиба, одни муки: выкройка не сходится, полочки криво приметаны, раскрой ведут прямо на моей спине, будто это стол, зал равнодушен, журналисты ядовиты.
— Все равно, счастливая ты, Даша!
— Ну, есть немного, — согласилась манекенщица, потому что заметила на остановке «Мартина», которого уже привыкла видеть каждое утро, и слегка порозовела.
«Погоды» в конце декабря стояли отвратительные: в такую слякоть хорошая собака хозяина улицу не вытащит, но Севе и Максиму, третий день не выходящим из квартиры Пахомовых, словно подземный штрек, заваленной гранитом науки, было не до климатических катаклизмов, так как они готовились к зачету. Близился Новый год, но настроение у студентов было отнюдь не праздничным.
Когда в разгар исступленной зубрежки из прихожей послышалось характерное кваканье электрического звонка, открывать пришлось Максиму, который впился тусклым неосмысленным взглядом в абзац учебника и поэтому забодал на своем пути деревянное кресло-качалку с валявшимися в нем чертежами из пустого тубуса, кинутого рядом. Потирая ушибленную лодыжку, студент открыл входную дверь и впустил свежую, как луговая земляничка, веселую Таню Голдобину, какая решила узнать, почему, собственно, их нет на казни египетской.
— Привет, — не отрывая взоров от книги, сказал Максим, непрерывно изучавший сведения о каркасных железобетонных конструкциях, и сразу стал отвечать на немой Танин вопрос. — Нет, позвать его я не могу. Всеволод недоступен, он заперся с лучшим конспектом в туалете.
— Я доступен, доступен… — начал оправдываться Севыч, выскакивая в прихожую с толстой общей тетрадью, и шепотом, чтобы не услышала Танечка, к какой он испытывал непреодолимую симпатию, о чем Воронову прекрасно было известно, обматерил своего друга пролетарским гимном. — «Кипит наш разум возмущенный»!
— Могли бы и поторопится. В очереди ребят всего ничего осталось, — сказала Таня, сначала проявив начальственную распорядительность, как пристало старосте группы, но потом, не сдержавшись, выпалила. — Доцент мне «автомат» поставил.
— У! — завыли парни от зависти волчьими тоскливыми голосами.
— Как ты смогла уговорить Чумаченку?
— Я ему отдалась, — потупив очи, чтобы не видно стало резвившихся там бесенят, ответила Таня и, наслаждаясь неподдельным смущением Севы, добавила. — В двух позах.
— У-у! — еще выше завыл Максим, оставив Танечку долго объяснять ревнивцу Пахомову, что она пошутила.
— Мир во время Чумы! — вяло прокомментировал Воронов обстановку из гостиной и, обойдя очень стороной коварное кресло, разлегся на мягком велюровом диванчике, потому что пора было отправляться в лапы доцента.
…Ему грезилось лицо Даши, то надменно-чужое, то светлеющее в улыбке; изящная кисть ее руки, затянутая в тонкую лайковую перчатку, которая однажды оказалась на автобусном поручне в такой близости от его пальцев, что он с трудом удержал желание прикоснуться к ней; нетерпеливый жест, каким она откидывала за плечо пряди светлых волос. Максим уже неделю и, как ему казалось, всю жизнь не ездил городским автотранспортом, мучительно отвыкая от своей любви…
— Сыр во время Чумы, — передразнила его Танечка, какая, оказывается, услышала его сентенцию, и подала чашку, накрытую сверху бутербродом с маслом и пластинкой голландского сыра. — Ешь и пойдем. Сева уже собрался.
— Аве, Цезарь, моритури тэ салютант! — приветствовал крепкий, словно штрафной удар футбольного
