III. Власть руководителей
В эволюции политических партий с начала XIX века самыми существенными представляются два фактора: рост власти руководителей и тенденция к установлению личностных форм власти. Возрастание власти, персонализация власти — эти два феномена наблюдаются сегодня во многих социальных общностях, а не только в партиях. Не оправдались надежды Дюркгейма, видевшего в ослаблении власти и ее последовательной институционализации магистральное направление развития демократии. На самом деле в качестве главного фактора этого развития похоже, напротив, утвердились возрастание власти и ее персонализация: именно они соответствуют пришествию эры масс, то есть воплощению принципов демократии в жизнь.
Еще в 1910 г., анализируя структуру социалистических партий и особенно немецкой социал- демократии, Р. Михельс отмечал факт возрастания дисциплины. Что сказал бы он, доведись ему увидеть партии современного типа — коммунистические или фашистские? Он констатировал бы, что дисциплина масс стала не только более строгой и неукоснительной, но что изменилась сама ее природа: механическая дисциплина уступила место повиновению психологическому, а одной из фундаментальных основ дисциплины стало использование с этой целью партийной доктрины.
В общем и целом эра авторитарных партий совпадает с выходом на политическую арену массовых партий. Разумеется, совпадение это не абсолютно. Уже во времена партий-комитетов можно было заметить проявления авторитаризма. Дисциплина, которой от британских парламентариев добивались с помощью wips — убедительный тому пример, так же как и своего рода диктаторские тенденции некоторых американских боссов. Бирмингемские caucus пытались усовершенствовать эту систему, требуя строгой дисциплины и от народных избранников, и от избирателей. Знаменитый слоган Vote as are told (голосуйте, как нам говорят) предвосхитил наше время и объединенные списки пропорциональной системы. Но эти случаи составляли исключение, а дисциплина допускала отклонения. На деле дисциплина голосования имела место в британском парламенте далеко не всегда, невзирая на whips. А диктатура американских боссов распространялась лишь на узкий круг членов комитета, которые стремились добиться льгот и должностей, и принимали ее как условие успеха своих усилий. И в Бирмингеме избиратели отнюдь не всегда голосовали так, как им говорили, а избранники «взбрыкивали» против диктата caucus. Да и партии принимали форму объединений личностей, весьма независимых по отношению друг к другу. Дисциплина голосования почти не играла никакой роли; местные комитеты сохраняли большую самостоятельность по отношению к центру; члены комитетов были слишком немногочисленны и обладали такой большой личной влиятельностью, что подчинить их жесткой дисциплине было бы проблемой нелегкой. Она не соответствовала не только органической структуре партий, но и социальному их составу: они объединяли аристократов и буржуа, по природе своей индивидуалистов и либералов; их члены испытывали отвращение ко всякой настоящей дисциплине. Короче говоря, анархия различных — в зависимости от партий и стран — степеней и оттенков царила повсюду.
Создание социалистических партий коренным образом изменило эту картину. Сперва на основе чисто механической: отныне речь шла об объединении больших масс, и без дисциплины это было бы попросту невозможно. Допустимо было бы утверждать, что интенсивность власти с необходимостью зависит от количества тех, на кого она распространяется. В небольшом кружке в пятнадцать персон анархия может быть приятной; в десятитысячном собрании она превращается в опасный беспорядок. Когда партия объединяет несколько сот членов, проблема власти в ней не стоит; когда она объединяет миллион членов, эта проблема становится существенной. Но механическое возрастание численности сопровождалось изменением социального фактора: вместо объединения «буржуазных» индивидуалистов социалистические партии в основном создавались для рабочих, по самой своей природе склонных к общинным институтам и дисциплине. Уже отмечено: для коммерсанта, промышленника, адвоката, врача, чиновника свобода — это личное завоевание, индивидуальное самоутверждение. Он сам захватывает себе место под солнцем, находя клиентов в конкурентной среде, единоличными усилиями приобретая диплом, в одиночку соревнуясь с соперниками на конкурсе. Его сила — в оригинальности; отказ повиноваться извне навязанным идеям — важный элемент удачи; в буржуазной среде настоящий успех ждет только тех, кто что-то изобретает: слоган, идею, продукт, средство, проект. Этой ментальности наиболее типично соответствует атмосфера Америки. Вот почему американские рабочие не имеют классового сознания, а их образ мысли остается и основном буржуазным.
Для рабочих Европы свобода, напротив, выступает коллективным завоеванием. За исключением отдельных уступок и нескольких благих пожеланий — типа «Обогащайтесь!» — ни одна социальная реформа не была осуществлена до тех пор, пока пролетариат не открыл орудие своего освобождения: общее действие. Часто говорят, что он противопоставил «силу числа могуществу денег». Однако это не совсем верно. Сама по себе численность ничего не дает: те тысячи людей, что 9 января 1905 г. пришли просить у царя лучшей доли и были расстреляны несколькими сотнями казаков, на самом деле были беспомощны. Народные массы могут освободиться не числом. но организованностью: успехи Ленина и его соратников объясняются тем, что они постигли эту истину и всегда отдавали приоритет организации партии. Народные массы это знают: они воочию видели и на себе испытали, что такое победы, завоеванные общим и согласованным действием, и что такое поражения, к которым приводила разрозненность. Бастующие не добивались ничего существенного, пока забастовки оставались спорадическими и стихийными; когда же они начинались и проходили организованно, профсоюзы нередко побеждали. Пока рабочие голоса рассеивались между либеральными и радикальными кандидатами, пролетариат не мог воздействовать на парламент; когда же эти голоса сумели объединить в пользу социалистических партий, массы приобрели политическое влияние, которое привело к принятию реформаторских законов. Для рабочих классическое противостояние между свободой и дисциплиной, на которое сетует буржуазия, лишено смысла: они завоевали свободу оружием дисциплины. Не только технически — в силу своих количественных параметров, но и социологически — в силу определенной ментальности их членов, массовые партии обнаружили естественную тенденцию к тому, чтобы стать партиями дисциплины.
Эта тенденция была усилена лидерами, которые систематически старались всеми способами добиться от членов партии максимально возможного, тотального повиновения. Два мотива побуждали их идти по этому пути. Во-первых, вкус к власти: каждый, кто обладал хотя бы малой толикой власти, всегда стремился ее увеличить. Кстати, этот естественный авторитаризм у рабочих лидеров, как представляется, особенно силен. Руководитель, вышедший из народа, обычно более авторитарен, чем руководитель аристократического или буржуазного происхождения. Выходец из аристократии или буржуазии считает себя выше тех, кем руководит, по рождению, образованию или состоянию; выходец из рабочих ощущает себя равным им: одна только должность отличает его от них. Для лидера-патриция власть есть следствие врожденного превосходства; для лидера-плебея само превосходство проистекает из власти. Первый может питать известное равнодушие к дисциплине; он способен допустить дискуссию, оппозицию, не испытывая особых опасений оказаться низведенным до уровня масс; второй, чтобы чувствовать себя над ними, нуждается в их повиновении. Авторитаризм руководителей-плебеев вытекает из некоторого комплекса неполноценности или даже скорее — эгалитаризма. Прибавим к этому различную ментальность двух классов: Алэн тонко заметил, что буржуа живет в мире слов, где главное — убедить или уговорить (коммерсант уговаривает клиента, адвокат убеждает суд, преподаватель — учеников), тогда как рабочий живет в мире вещей — они неподвластны риторике и уступают только силе.
Вторым мотивом, подталкивающим руководителей на путь авторитаризма, выступает не что иное, как его эффективность. Дисциплина составляет главную силу не только армий, но и партий. В условиях парламентаризма сплоченность групп, объединяющих все свои голоса вокруг решения, указанного лидерами партий, имеет значительное преимущество перед индивидуальным голосованием, столь долго выступавшим правилом. В плане «пропаганды — агитации» и той внепарламентской деятельности, которые характерны для новых партий, дисциплина выглядит фактором еще более могущественным.
Партия, которая сплачивает массу членов, способную слепо следовать любым директивам своих
