Беда пришла в апреле восемьдесят шестого, перед самыми майскими праздниками. Среди ночи Сережа проснулся с криком, в холодном поту. Ему приснился страшный сон, такой страшный, что он долго не мог прийти в себя, и сердце билось в бешеном ритме, так, что казалось – вот-вот пробьет грудную клетку и разлетится на куски.
Ему снился огненный дождь, падающий на землю с черно-багрового ночного неба. Вспышки света озаряли темноту, но недобрый это был свет, мертвенный. От него не было спасения, он проникал сквозь стены домов, оставляя на лицах и телах людей ужасные гноящиеся язвы. Умирали люди, умирали животные, трава стояла желтая, пожухлая, и реки текли отравленной водой…
Он еще пытался заснуть, но стоило лишь ненадолго смежить веки, как ужасная картина снова появлялась перед глазами. До утра он пролежал, уставившись в потолок. Когда, наконец, зазвенел будильник на тумбочке, он еле поднялся с кровати. Каждое движение давалось с невероятным усилием, болела голова, и перед глазами мелькали черные мушки.
– Ты что-то бледный очень, – сказала мать, – не заболел?
Сережа вяло покачал головой, прихлебывая слишком горячий чай из стакана. Потом глаза его вдруг закатились, и он медленно сполз со стула на пол.
– Сереженька, ты что?
Она кинулась к нему, трясла, тормошила… Ужасно было видеть сына вот таким – бледным, с заострившимися чертами лица, запавшими глазами. Отец уже ушел на смену, и она чувствовала себя совершенно беспомощной. Самой давно на работу пора, ну да бог с ней, с работой, ребенок важнее!
– Огненный дождь! Дождь… И свет…
Он пытался объяснить, предупредить об опасности, незримо грозящей всем людям, но язык почему-то не слушался его. Слова вылетали путаные, несвязные, он пытался помочь себе жестами, показывал руками, что надо прятаться, закрывал голову и лицо, плакал от бессилия, размазывая слезы по щекам…
Потом в «Новостях» сообщат об аварии на Чернобыльской АЭС – сначала глухо, почти незаметно – мол, повреждения незначительны, все под контролем, так что спите спокойно, дорогие товарищи! Нет повода для паники. Только через несколько дней, когда радиоактивное облако дойдет до Швеции и западные экологи забьют тревогу, власти нехотя, скрепя сердце признают факт катастрофы. И сотни людей – вольных и невольных ликвидаторов аварии – будут возводить бетонный саркофаг над четвертым блоком, чтобы потом долгие годы болеть и умирать от смертоносного излучения, а тысячи других вынуждены будут навсегда покинуть родные места, где когда-то жили и умирали их предки, потому что все здесь – земля, вода, даже самый воздух – будет теперь нести только смерть для всего живого.
В теплый и ясный апрельский день еще никто не знал об этом. Сережа бился в истерике на полу, выкрикивая непонятные, пугающие слова, а мать смотрела на него и не знала, что делать. От роду мальчик странный был, а теперь вот и вовсе…
Наконец, она приняла решение и твердо сказала:
– Надо обратиться к специалистам. Врачи помогут.
И помогли. Сначала Сережа с мамой долго ехали куда-то на автобусе, потом шли пешком, пока не оказались у дверей обшарпанного двухэтажного здания из красного кирпича. Почему-то дом этот произвел на Сережу столь тягостное впечатление, что хотелось закрыть глаза и бежать без оглядки – не важно куда, лишь бы прочь от этого места.
Какой-то пузатый дядечка в белом халате попросил рассказать, что с ним происходит. Сережа даже приободрился немного – наконец-то нашелся человек, который готов его выслушать! Ему
Он говорил про огненный дождь, извергающийся с неба, про голоса земли и травы, про то, как ручей поет и играет серебряными колокольчиками, про звон со дна глубокого лесного озера, про то, как луна танцует в небе и зовет его к себе, про голоса в голове, которые рассказывают чудесные истории, про пещеры с окаменевшими существами, затерянные замки и дворцы…
Дядечка оказался добрый, слушал его внимательно, согласно кивал, и глаза у него были такие глубокие, темные, ласковые, что казалось – он один все понимает.
Речь не поспевала за мыслью, Сережа говорил и говорил взахлеб, сбиваясь, словно давясь словами, помогая себе жестами… Наконец, устал и замолк. Врач поднялся со стула, потрепал его по плечу и сказал:
– Ничего, ничего… Все будет хорошо!
Потом попросил подождать в коридоре, позвал в кабинет мать и долго о чем-то с ней беседовал. Сережа сидел на жестком, неудобном стуле под жутковатым плакатом, изображающим человеческую голову в разрезе, прислушивался изо всех сил, но слова были по большей части непонятные – «невроз», «аутизм», «пограничное состояние»…
Мама с доктором вышли из кабинета, и Сережа поначалу обрадовался – наконец-то можно будет уйти из этого противного места и поехать домой, но вышло совсем иначе. Пришла какая-то тетка в белом халате, взяла его за руку и хотела увести с собой. Сережа рванулся из ее рук к маме, но цепкие пальцы держали крепко. И мама не помешала ей, только стояла и плакала. Он упал на пол, кричал, бился, словно пойманный зверек… Потом почувствовал укол в руку и провалился в глубокое забытье.
В первый раз Сережа вернулся из больницы тихий, будто пришибленный и про голоса в голове больше никому не говорил. Они и вправду исчезли, и видения больше не посещали его. Даже разноцветных оболочек, окружающих других людей, он больше не замечал. Самые обыкновенные физиономии… Мир стал серым, скучным и тусклым, как изображение в старом черно-белом телевизоре.
Сережа аккуратно принимал прописанные лекарства, раз в месяц приходил в диспансер для планового осмотра и усердно учился (особенно почему-то успевал по физике и математике), играл в шахматы по вечерам и вроде бы вел себя совершенно нормально. Сосредоточиться на чем-то ему теперь было трудно, но он очень старался. Он изо всех сил пытался
Только иногда по ночам он просыпался в странной тоске, подходил к окну и долго-долго смотрел в небо, словно пытался вспомнить что-то важное – и не мог. Потом возвращался в постель, накрывался одеялом с головой и плакал, пока не засыпал снова.
Классная руководительница Наталья Васильевна заранее объяснила детям, что Сережа был болен, но скоро вернется в школу и они, как сознательные пионеры, не должны ни в коем случае дразнить и обижать его.
Они и не обижали. Сережа часто ловил на себе пристальные, настороженные взгляды, в которых страх и брезгливость смешивались с любопытством, но старался не обращать на них внимания.
Ему и вправду было все равно. Сейчас, в четырнадцать лет, он впервые ощутил роковую отъединенность от других людей, словно оказался за незримой, но прочной стеной, которую ни пробить, ни перепрыгнуть. И пусть никто больше не запирает его, и дверь вон в квартире открыта – иди, куда хочешь! – но идти-то некуда… Дорога в иные миры закрылась перед ним, а в этом он был никому не нужен – и ему никто.
Относительно спокойная жизнь продолжалась до тех пор, пока на школьной дискотеке Сережа не решился пригласить на медленный танец Лену Конькову – самую красивую девочку в их 9-м «Б». Обычно он не ходил на такие мероприятия, избегал большого скопления людей, но Леночкины светлые кудряшки и голубые глаза поразили его в самое сердце. Каждый раз, когда он видел ее идущей по коридору или склонившейся над учебником, болтающей с подружками или просто сидящей за партой вполоборота к нему, сердце начинало биться часто-часто, а в горле появлялся горячий комок. Это было и страшно, и сладко одновременно, хотелось то ли умереть прямо у ее волшебно длинных и стройных ног, то ли совершить что- то необыкновенное и героическое, чтобы стать достойным ее, чтобы Леночка обратила на него внимание… Что будет дальше – он и думать не смел.
Почти год его обожание было молчаливым – он только смотрел на Лену, когда она не могла поймать его взгляд, да перекидывал записочки с решением задач на контрольных. В точных науках девушка, прямо скажем, не блистала…
Но даже это казалось Сереже удивительно милым и привлекательным.
