отношения в тайне. Владыка присылал за нами черную «Волгу» со шторками, которая отвозила нас прямо на задний двор лавры. По музеям спортсменам ходить не возбранялось, а как мы оказывались у него за столом — никто не видел. Представляете, за все время не было ни одного прокола. Вот это называется конспирация!
— Я обычно просматриваю старые видеозаписи, особенно матчи с канадцами. Недавно включил документальный фильм «Владислав Третьяк против Бобби Халла». Старое кино, еще черно-белое. Там Халл в замедленной съемке бросает по воротам, я шайбу парирую… Музыка, динамика движений — все это действует просто завораживающе. Иногда думаешь: это происходило не со мной. Ну как можно было отстоять в воротах на таком уровне 15 лет? На протяжении четырех Олимпиад, такого количества мировых чемпионатов?! Я ведь рекордсмен по количеству выигранных медалей. Ни у кого в мире такого количества наград больше нет…
Хотя с тех пор, как занялся благотворительностью, меня больше цепляют другие вещи. Раньше казалось: мол, я такой сильный, что меня может растрогать?! А выясняется — может. Например, два года назад в Саратове ко мне подошли супруги. Рассказали о своем несчастье — у них мальчик родился без предплечья. Нужен был протез, а в городе никто сделать его не мог. Да и у родителей нужных денег не набиралось. Я вызвался помочь, подключил друзей, которые нашли в Санкт-Петербурге нужную клинику, все оплатили. Мне сказали спасибо, на том история вроде бы и закончилась… А минувшей зимой я стал депутатом от Ульяновской области. Решил устроить торжественный ужин, чтобы поблагодарить всех, кто помогал мне в течение предыдущих восьми лет. Вдруг подбегает мальчик — светленький, в рубашечке с бабочкой. В руках икона маленькая, и твердит все: «Бога вам дарю!» Я сначала не понял, кто это. Обнял его, а у него вместо руки — протез. Тут меня и озарило, такие чувства нахлынули… Прослезился тогда не только я, все вокруг, по-моему, тоже плакали.
— Мы жили на улице Куусинена в знаменитом красном доме. Он был заселен семьями летчиков. Все мальчишки во дворе гордились своими отцами. После войны это был самый крутой вид Вооруженных сил, к тому же у пилотов была самая красивая форма. Фуражка лихо заламывалась на затылок, в зубах — папироса «Казбек»... Тогда в доме были сплошные коммуналки, мы в общей квартире с двумя соседскими семьями прожили 17 лет. Потом часть летчиков перешла в ГВФ — гражданскую авиацию. А мой отец так и остался военным, 37 лет отслужил.
Папа держал меня в ежовых рукавицах. Хотел, чтобы я пошел по его стопам, тоже стал военным летчиком. Спорт он не признавал, хотя был очень спортивным человеком. Каждое утро делал зарядку, не пил, не ругался — в общем, являлся примером для меня. Но был очень жестким: считал, что мальчика нужно воспитывать в спартанском стиле. Самое страшное начиналось летом, во время каникул. Все дети отдыхают, купаются, а мы со старшим братом пашем на даче в Дмитрове — там у нас бабушка жила. Подъем в 7.30, после завтрака получение разнарядки: надо сходить за керосином, прополоть грядки, вскопать землю под огород — а он большой был. До часу дня нужно все выполнить. Не успел, будешь делать после обеда. Схалтурил, на следующий день получишь двойную норму. Конечно, мы иногда роптали, поминали отца недобрым словом. Зато потом в хоккее эта рабочая закалка мне очень помогла. Я был уже привыкший к дисциплине, тяжелой работе — тому, что так требуется в спорте.
— Я никогда не видел, как мама играла в хоккей. Но вот на коньках она каталась очень здорово. По выходным мы всей семьей ездили на каток в парк Горького, там мама и показывала класс. Хотя мое увлечение хоккеем, думаю, было связано не с этим. Просто зимой мы всегда играли во дворе в хоккей. Только первые морозцы ударят, а мы уже коньки надеваем. Играли на дворовом катке, а если льда не было — прямо на улице.
Правда, в хоккей я пришел не сразу. В классе был физоргом и перепробовал практически все виды спорта. Хорошо бегал на лыжах, меня даже в «Спартак» приглашали. Но этот клуб всегда считался нашим «классовым врагом». Мы, сыновья военных, болели за ЦСКА и враждовали с детьми из соседних домов, которые отдавали предпочтение «Спартаку». Поэтому предложение красно-белых я с негодованием отверг. Потом занялся плаванием. Мама была школьным учителем физкультуры, и я вместе с ее учениками ездил в бассейн «Динамо». Но плавать мне не очень нравилось, я почему-то все время мерз. Больше времени, чем в воде, проводил под горячим душем. После этого начал прыгать с вышки. Этот вид спорта тоже не подошел: вода постоянно попадала в уши, они начинали болеть.
Прыжки в воду напомнили о себе, когда я уже занялся хоккеем. На одной из первых же тренировок в спортшколе ЦСКА нас отправили в бассейн и велели спрыгнуть с 5-метровой вышки. Я до сих пор так высоко никогда не забирался. Поднялся наверх, глянул на воду — так страшно стало, что колени в буквальном смысле затряслись. Самой водной глади не видно, просвечивает только дно, все в белых кафельных плитках. Кажется, перед тобой — бездна. Вроде никогда трусом не был, но тогда меня такой страх обуял... Закрыл я глаза и прыгнул солдатиком кое-как.
— Стоять в воротах мне нравилось. Нравилось настолько, что со своей формой я не расставался ни на минуту. Вещи можно было оставлять в ЦСКА, но я все время таскал их с собой. Каждое утро ездил в трамвае с объемистым рюкзаком и клюшкой. Очень гордился, что занимаюсь хоккеем, и хотел, чтобы это видели окружающие. Зато потом по мере взросления тяжеленный баул начал надоедать все больше. Мы ведь даже в сборной таскали свою экипировку сами. Тарасов в этом смысле был очень принципиален. «Настоящий хоккеист носит форму всегда только сам», — любил повторять он. И вот на выездные матчи мы топали через весь перрон с сумками, как колбасники. А у вратаря багажа больше всех — мешок с амуницией на 18—20 килограммов, три клюшки и еще сумка с личными вещами. Плечо отвисает, костюм не надеть — в два счета его угваздаешь. Прибегать к услугам грузчиков нам разрешили только в 1977 году, когда сборную возглавил
